Ричард Львиное Сердце: Поющий король - Александр Сегень

— Ублиетка! — воскликнул он, а когда к нему вошел Робер де Шомон, Ричард сказал своему старому верному другу: — Нам нечего делать в этих краях, мой милый эн Робер.

— Почему, ваше величество? — опешил тамплиер.

— Потому что уже две болезни названы моим именем и ни одного города, — ответил Ричард, понимая, что Робер ничего не поймет из сказанных слов, но понимая также и то, что он не в состоянии ничего объяснить ему толком.

— Вы больны, эн Ришар? — спросил де Шомон.

— Я ржавею, — ответил король Англии.

— Пора в путь.

— Конечно! Пришли полки из Сен-Жан-д’Акра?

— Их нет.

— А где Жан де Жизор?

— Сенешаль Жан там, в Акре.

— В таком случае полки оттуда подойдут не скоро. Все равно — идем в горы. Буду ржаветь там. Не зови меня больше Львиным Сердцем, эн Робер, отныне мое имя — Ричард Львиная Ржавчина.

— Раз так, то и вы не зовите меня Медвежьим Сердцем, эн Ришар, — рассердился тамплиер. — Пусть я буду Медвежий Лишай, если вы — Львиная Ржавчина.

Поднимаясь в тот день в горы, Ричард еще пытался себя утешить, взять в руки. Быть может, сыпь явилась к нему не в знак погибели похода, а в знак того, что она исчезнет, если Иерусалим все-таки будет взят. Но утешение сие было слабым.

Добравшись до Бетнубы, Ричард повелел здесь ставить долговременный лагерь, здесь ожидать сил из Сен-Жан-д’Акра. Он уже не в состоянии был сидеть в седле, настолько быстро на сей раз развивалась его губительная лихорадка. Пах, межножье, живот, колени уже осыпаны были гадкими прыщами, Ричарда знобило, трясло, пот струился по всему телу. Ему хотелось одного — лечь в кровать и умереть или хотя бы надолго уснуть.

Так печально началось месячное стояние в Бетнубе на горах Иудейских. Для Ричарда оно скорее было лежанием, ибо он почти не вставал с постели, каждое утро обнаруживая появление новых прыщей. Сыпь поднялась уже по груди, запрыгнула на плечи, спустилась до колен, залезла на поясницу и на спину до самых лопаток. Стояла изнурительная жара, крестоносцы изнывали от бездействия и зноя. С каждым днем ожидание подкрепления становилось все томительнее. Ричард страдал, он злился на Беренгарию, что она, зная о его болезни, не едет к нему, но, когда она объявилась в Бетнубе, он отослал ее обратно в Яффу, едва свидевшись.

Сарацины все назойливее тормошили лагерь своими частыми и весьма удачными вылазками, а король Львиное Сердце лежал в своем шатре, осыпанный прыщами, потный и горячечный. Иногда ему все же становилось легче, возвращалась жажда жизни, и тогда он выбирался из палатки, садился на Фовеля и спешил развлечь тоскующую душу в случайных стычках с отрядами сарацин или в нападениях на богатые караваны, текущие из Египта в Багдад.

— Как вы можете не бояться случайной гибели, находясь в двух шагах от цели? — возмутился как-то барон Меркадье.

— Кто весело живет, тому не страшна смерть, — отвечал Ричард. — К тому же меня ведь нельзя убить в бою, это всем известно.

После таких вылазок ему всегда становилось опять хуже, львиная ржавчина валила его на два-три дня в постель, с горячкой, бредом, тоской, ублиеточным метанием. Однажды летописец Амбруаз отыскал у себя записку, сделанную им на Кипре, когда после бури они гостили у Лутрофории. Это была та самая записка, в которой говорилось, как лечиться от львиной ржавчины.

— Вот послушайте, ваше величество, — пришел Амбруаз к королю с этим лечебным предписанием, — я записал все слово в слово: «Пролив Божьи слезы, смешать их с соком теодакримы, выпавшим в шестой месяц на рассвете до восхода солнца, а также и с росою и полученную смесь выпить».

— Что это, Амбруаз? Лутрофория?

— Да, это ее предписание, как можно вылечиться.

— В шестой месяц? А сейчас какой? Июнь? Шестой? — сквозь пелену лихорадки всполошился Ричард.

— Вот тут загвоздка с месяцем, — почесал Амбруаз в затылке. — Древние греки в разные времена считали первым месяцем года либо июнь, либо июль. Но я полагаю, что это предписание составлено в более поздние времена, когда год начинался с первого марта. В таком случае шестым следует считать месяц август.

— До августа ждать? — огорчился Ричард.

— Но известно также, — продолжал Амбруаз, — что римляне ввели обычай встречать новый год первого января, ибо первого января вступали в должность консулы. Сей обычай перешел и в Византию. Его скорее всего придерживался и составитель лечебного предписания. И в таком случае шестым месяцем следует считать наш теперешний июнь.

— Прекрасно! — воскликнул король Англии, приободрившись. — А какое сегодня число?

— Уже двадцатое, — ответил Робер де Шомон.

— Да, и нам надо торопиться, — сказал Амбруаз. — Но тут загвоздка не только с месяцем, тут еще два препятствия. Что за Божьи слезы, которые надо пролить, и что за теодакрима, с соком которой надо эти слезы смешать? Причем само слово «теодакрима» и переводится с греческого как «Божьи слезы».

— Божьи слезы — это когда плачешь от любви к Богу, когда чувствуешь, что в душе твоей тесно от этой любви, — сказал Ричард с грустью. — Способен ли я пролить эти слезы сейчас?

— Быть может, если вы все же откажетесь от своего обета не глядеть на Иерусалим до той поры, пока не завоюете его, и решитесь выйти на холм, с которого на рассвете можно увидеть очертания Святого Града, то Божьи слезы прольются из ваших глаз, эн Ришар, — сказал Робер де Шомон.

— Да, ваше величество, тамплиер дело говорит! — с жаром подхватил барон Меркадье.

— Но сперва надо все же отыскать эту теодакриму, — уклонился от ответа Ричард.

— Я советовался с местными учеными мужами, — сказал Амбруаз, — и пришел к следующему умозаключению. Оно, возможно, ошибочно, но его следует испробовать. В здешних краях есть растение майлахи, оно появляется только в июне, который у арабов называется «хузайран», и если это растение срывать на рассвете, сбрызнутое росой, оно имеет неповторимый приятный вкус, утоляет и жажду и голод. Многие полагают, что именно майлахи ели евреи в Аравийской пустыне, называя чудесное растение манной. Попробуем, ваше величество?

— Да, надо попробовать, — вздохнул Ричард. — Надеяться на то, что Саладин пришлет кого-нибудь из братьев со средством от леонтаксии, как некогда от леонардии, теперь не приходится. Пускай соберут сок этой травы майлахи, кто знает, может быть, это и есть теодакрима.

Через пару дней Амбруаз принес Ричарду целую бутыль с довольно густой жидкостью.

— Оказывается, — улыбался он, — все даже не так, как я вам говорил в прошлый раз. Меня подвело худое знание арабского. Майлахи — это сок тамарисковой хвои, он и впрямь проистекает лишь в июне, падает на траву и ветки, с которых этот сок спешат собрать до восхода солнца, покуда он не загустел и не исчез. По вкусу он напоминает мед. Но главное, что я все больше уверен — это и есть наша теодакрима.