Бунин, Дзержинский и Я - Элла Матонина

высокой фигуры с развернутыми плечами – она лежала у самых ворот с широко раскинутыми руками, а из-под мундира недвижной фигуры виднелась неестественной белизны рубаха.

…В первый день штурма овладеть полностью редутом «Воля» не удалось. Отступив, поляки укрепились за городским валом. Пехотинцы всю ночь провели под ружьем, не ложась, а гусары не расседлывали лошадей.

Утром же следующего дня начался новый штурм.

…27 августа фельдмаршал Паскевич послал в Петербург курьером внука Суворова с донесением: «Варшава у ног Вашего Императорского Величества».

Князь Хилков получил распоряжение оттеснить повстанцев к Прусской границе. Путь проходил через Сухачев. Ла Гранж заскочил в дом пани Ядвиги, сунул ей в руки несколько листков: «Это для мадмуазель Стаей… Пожалуйста…» И исчез.

Объясняясь в теплых, вернее, даже более чем теплых чувствах к Стасе, Ла Гранж заключал письмо воспоминанием о встрече с сыном Наполеона в ее доме: «Вы слышали наш разговор с Валевским, и мне хочется кое-что объяснить, исповедоваться почему-то пред вами, – быть может, потому, что вы учительница. Все, что мне осталось в наследство – это память об отце и матери. Я француз, а они лежат в русской земле. Их могилы где-то затеряны в русской земле. Не это ли кровно связывает меня с Россией? Даже здесь, в заснеженной Польше, так похожей на Россию, я думаю об их затерянных в русских снегах могилах. Уеду в Париж – и на кого я их оставлю? Как и одинокую мою сестру, которую, по правде, почти не вижу. И еще одна немаловажная мысль приходит мне в голову. На моего отца в России смотрели как на завоевателя, и на меня, его сына, теперь в Польше смотрят тоже как на завоевателя. Но я не завоеватель, в отличие от отца я, скорее, жертва невыясненных отношений двух соседних стран, говорящих на похожем языке. Давайте загадаем: случится ли так, что 2015 год станет годом без всяких обид друг на друга между Польшей и Россией? Жаль, нас с вами тогда не будет».

Наследство отца

Польская армия отвергла капитуляцию. Поляки по-прежнему требовали присоединения к Польше Литвы, Белоруссии, Волыни, Подолии. А так больше ничего, заявляя, что «взялись за оружие для завоевания независимости в тех границах, которые отделяли ее от России». Утром 8 сентября русские войска вступили в Варшаву. Польские войска, ушедшие из Варшавы, отказались подчиняться условиям капитуляции. Однако войска Паскевича, преследуя их, вынудили уйти в Пруссию.

Как пишут исследователи, оборванные, в холщовых брюках, без шинелей, и многие даже без обуви, поляки внушали сострадание прусским войскам, приготовившимся их принять. Пока войска имели в руках оружие, они еще казались спокойными, но когда им пришлось отдать оружие, слезть с коней, отстегнуть и сложить сабли, некоторые заплакали. Через несколько дней, однако, поляки предались беззаботной и рассеянной жизни, стремлением к интригам и сплетням, ненависти ко всему, что носило признаки порядка. За время восстания Царство Польское потеряло 326 тысяч человек, свыше 600 миллионов злотых. Но важнее всего, что поляки утратили те значительные привилегии, которыми пользовались до восстания.

Есть и еще один момент негативного свойства, – он из области морали. Повстанцы со своими семьями покинули Царство Польское. Они поселились в разных странах и городах Европы, стараясь вызвать к себе сочувствие, а то и восхищение собой и своими подвигами.

Исследователь Петр Черкасов замечает: «Именно польские эмигранты постарались создать России крайне неприглядный образ душителя свобод и очага деспотизма, угрожающего цивилизованной Европе. Полонофильство и русофобия с начала 1830-х годов стали важными составляющими европейского общественного мнения».

Ла Гранж, отказавшись сопровождать, а вернее, бежать из России с Валевским во Францию, на родину своего отца, долго не мог разобраться в своих чувствах.

«Придет время, и имя твоего отца еще будет высечено на Триумфальной арке, – говорил Валевский Ла Гранжу. – А ты ему уже будешь никто. Поедем во Францию, там дел будет много. Карьеру я помогу тебе сделать, заслужишь высшие чины – я все же сын великого Наполеона. Это сейчас превалирует равнодушие и даже отвращение к имени императора французов, но заверяю, они уступят место восхищению, легендам и осмыслению деятельности моего гениального и обаятельного отца. Я часто слышал это от многих поляков. Ведь он столько отдал польскому народу времени и сил. Потому и я здесь, рискуя не только отцовским именем, но и жизнью».

Слова Валевского никак не совпадали с тем, что было в тетрадях отца из черной сумки 12-го года и что видел и знал уже в это время Людвиг Ла Гранж. Наполеон фактически не сдержал ни одного из своих обещаний, данных полякам. С нравственной точки зрения это выглядит предательством, не меньше. Не лучше выглядит и мать Александра Валевского, оставившая родину навсегда.

* * *

* * *

«Хорошо дереву – оглянулось на ветры и тучи и сбросило старую одежду, с ней ушедшую жизнь. И так же легко весной примерило все новое. Мне, путешественнику от рождения, судьбой должна быть дана эта легкость», – думал Людвиг Ла Гранж.

Но вместо «легкости» ему, видимо, от отца досталась честность. Свойство неудобное, почти непреодолимое человеком в самом себе. Людвиг за Польскую кампанию получает звание поручика и на основании Высочайшего Повеления награждается Польским «Знаком Отличия за военные достоинства» 4-й степени.

В 1834 году Людвига Ла Гранжа переводят в Одесский Уланский полк. К этому же времени ему наконец пересылают ответы на его запросы о родителях и наследном имуществе.

Из Франции российский посол сообщал, что «учиненные по изъясненному предмету справки остались безуспешны». Упомянутый отзыв французского министерства препровождался для объявления корнету Ла Гранжу. Из Италии ответ был следующим:

«После учиненного действия для получения сведений о покойном полковнике Ла Гранже и супруге его, госпоже Чиккини, имеем честьуведомить господина кавалера Габбе, российского поверенного в делах; что с французским войском в чине капитана полковник прибыл в Неаполь и состоял в штабе генерала Дюфрена, поступил впоследствии к генералу Мюрату офицером для особых поручений. Он находился при нем в 1812 году в России, где и погиб. Старые офицеры Неаполитанской Армии помнят все вышеизложенное, но не знают, имел ли Ла Гранж детей, и не имеют сведений о госпоже Чиккини, должно полагать, что сие наименование не есть ее фамилия и имя, данное ей при крещении.

За отсутствием Статс-секретаря Министерства иностранных дел,

Герцог Гвальтиери».

Итак, все родственные связи оборваны. Единственная близкая душа – сестра Розетта – живет в Петербурге, но они не видятся, потому что судьба носит Людвига по просторам