Легенды Белого дела - Вячеслав Бондаренко

Эти неудачи не смутили Кутепова, и отправка боевиков в СССР продолжилась. Но ставка на теракты, которые всколыхнули бы всю страну (как говорил Кутепов, вызвали бы детонацию), заставили бы людей «опомниться» и взяться за борьбу с большевизмом, не сыграла. «Активисты» гибли один за другим: одни в бою с пограничниками, другие в подвалах Лубянки, третьи стрелялись или взрывали себя последней гранатой, подпустив преследователей поближе. Гибель каждого Кутепов переживал болезненно. Но сам он был убежден в одном: «Я никого не посылаю, и если идут, то идут добровольно, зная, куда и зачем. Но если ты пошел, иди, как подобает солдату»[586].

Интересен отчет, написанный «кутеповцем» Бубновым (он же Каринский, Антон Тарасов и Тверин) в июле 1928 года, по возвращении из второй «ходки» в СССР. Этот отчет характеризует и уровень подготовки кутеповских «активистов», и уровень задач, который перед ними ставился.

«Я понял, что ни в одно из зданий, где происходят партийные собрания, даже нельзя думать попасть без партийного билета. Все это время я искал случая приобрести хоть какой-нибудь партбилет, но безрезультатно. День за днем проходили то в бесплодных скитаниях по улицам, то в попытках следить за отдельными зданиями и учреждениями, то в поисках комнаты для себя лично. Каждая ночь, проведенная в лесу под дождем, немедленно отзывалась на выносливости и здоровье.

Первые две недели я не хотел размениваться на какую-нибудь мелочь и изыскивал только способ, как бы встретить Бухарина[587] или кого-нибудь из крупных. Здание Дома союзов на Большой Дмитровке охранялось чрезвычайными караулами от полка имени Дзержинского при ОГПУ. Торчать там поблизости, поджидая Крыленко (а он один только стоил, чтобы за ним поохотиться), было нельзя — сразу обращали внимание. Можно было наблюдать, замешавшись в толпу в Охотном Ряду, но тогда не успел бы подойти ближе, чтобы бросить бомбу, как на автомобиле они исчезали и проезжали моментально.

Одиннадцатого июня товарищ Луначарский[588] читал лекцию в Экспериментальном театре „о новом человеке“. Билеты мы достали заранее и на лекции присутствовали. Сидели очень далеко, но можно было бы, подойдя ближе, бросить бомбу. Однако с первого же взгляда мне стало ясно, что при взрыве погибнет громадное количество людей, так как на лекции этого шута горохового ходит в большинстве интеллигенция и так называемая мелкобуржуазная среда, а каждая из моих бомб содержит около 270 мелких осколков. Не то чтобы мне стало жаль публики, мягкостью я особой не отличаюсь, но боялся, что впечатление от такого акта получится как раз обратное тому, на которое мы рассчитывали. К тому же Толя — слишком ничтожная величина, хотя и подлая. Будь это Сталин, Бухарин или Менжинский[589] — тогда другое дело. На следующий день продолжали розыски Бухарина. Дело оказалось не так легковыполнимым, как я предполагал, нужна долгая, упорная и тщательная подготовка и гораздо больше людей»[590].

Но еще больший интерес представляют рассуждения Бубнова о том, почему террор в СССР бесперспективен: «Раньше я верил в осуществление такого систематического террора, теперь ясно вижу, что это невыполнимо, и на вопрос отвечу: „нет, нецелесообразно“. Разве стоит гибель нужных людей для дела, которое, как видно заранее, не даст желаемых результатов? Одиночными мелкими взрывами, поджогами и т. д. немногочисленными, и еще вопрос, всегда ли удачными, мы ГПУ не устрашим, общественное мнение взволнуем, но к активности вряд ли кого вызовем. Вернее, ответный террор ГПУ придавит всякое проявление этой активности. Если бы мелкий террор шел снизу, от всей массы населения, тогда он был бы грозным для коммунистов, но ведь трагедия в том, что на это даже рассчитывать сейчас нельзя. Мое мнение, что такая игра не стоит свеч. Мы эту игру не в силах провести в таком масштабе, когда она станет опасной для советской власти, и результаты не оправдают потерь»[591].

Итак, даже после разоблачения «Треста» и начала фазы активного террора (лето 1927 года) никакой глобальной угрозы для безопасности СССР «кутеповцы» не представляли, а некоторые из них сами начали сомневаться в целесообразности своей деятельности. Более того, в определенных кругах эмиграции за Кутеповым укрепилась репутация человека, который посылает лучших офицеров на верную смерть. Характерна сценка, описанная Б. А. Штейфоном; когда он попросил у генерала И. Г. Барбовича порекомендовать нескольких офицеров для отправки в СССР, тот сразу же уточнил: «Кому нужны офицеры? Генералу Кутепову или они будут посланы в Совдепию другим лицом?» Узнав, что за акцией стоит не Кутепов, Барбович оживился и сказал, что в таком случае офицеры найдутся. На вопрос Штейфона, почему против Кутепова существует такое предубеждение, ему объяснили: «Потому что у генерала Кутепова следуют провалы за провалами. Среди офицеров существует твердое убеждение, что в „линии“ генерала Кутепова „не все благополучно“»[592].

Кроме того, судя по высказываниям Кутепова, сделанным им в 1920-х годах для прессы и в частных беседах, можно судить о том, что генерал был весьма далек от реальности в своих оценках происходящего в СССР и сильно преувеличивал успехи своей организации. Так, в январе 1925 года в частном письме Кутепов высказывал убеждение, что «положение Совдепии будет ухудшаться с каждым днем, а мы будем приближаться к нашей России (выделено автором письма. — В. Б.), которую сможем увидеть года через два-три»[593]. В октябре 1926 года Александр Павлович заключал, что «надо ждать еще года два! Коммунизм в России пережил себя, руководители потеряли почву под ногами, поэтому они заметались и ищут выхода»[594]. В июне 1927 года Кутепов оптимистично утверждал: «Советская звезда стала закатываться, а на далеком горизонте появились признаки нашей родной зари»[595]. А 6 октября 1929 года, встретившись после похорон П. Н. Врангеля в Белграде с Б. А. Штейфоном, Кутепов доверительно сказал ему: «Меня интересует Красная армия, и в ней у меня имеются уже хорошие связи. Я вот поджидаю ответов от красных „главковерхов“ и рассчитываю сделать с ними большое дело»[596]. Нечего и говорить, как все это было далеко от истины.