Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920 - Виктор Михайлович Чернов

и по-солдатски прямой Верховский нарисовал обескураживающую картину состояния последней и ее неспособность воевать в таких условиях. Затем на заседании Временного правительства Верховский заявил, что «власть, данная военному министру, слишком ограничена» для того, чтобы создать условия, необходимые для возрождения армии и спасения страны от уничтожения.

   Позже даже такие правые кадеты, как Владимир Набоков, признавали, что в первом вопросе «он был, к несчастью, абсолютно прав». В сущности, во втором вопросе он был прав тоже. Армию можно было сохранить и возродить не той или иной чисто военной мерой, которая была в компетенции военного министра, а лишь новой политикой, проводимой всем Временным правительством.

   Но Верховский, который сотрудничал с Советами и, казалось, унаследовал испарившуюся популярность Керенского, стал для большинства правительства такой же одиозной личностью, какой прежде был Чернов. Легче было от него избавиться. Бурцевское «Общее дело», нарушив секретность заседаний кабинета министров, опубликовало сенсационный, намеренно фальшивый отчет о том, что генерал Верховский толкал правительство на заключение сепаратного мира с Германией. Кроме того, неназванный источник во Временном правительстве намекнул, что генерал Верховский предложил сделать его диктатором.

   Судьба Верховского была решена. Правительство отправило его в «двухнедельный отпуск». Керенский потребовал от Верховского обещания немедленно покинуть Петроград. Взамен появилось сухое официальное коммюнике, отрицавшее, что Верховский предлагал сепаратный мир.

   Единственный человек во Временном правительстве, который еще пытался (возможно, неуклюже) проявить творческую инициативу, был выброшен за борт.

Глава 19

Партия социалистов-революционеров    

 Яркой особенностью 1917 г. был беспрецедентный рост партии социалистов-революционеров. На первом Съезде городских Советов социалисты-революционеры и сочувствующие им имели больше 300 представителей – почти втрое больше, чем фракция большевиков. В новой Петроградской думе эсеры были самой многочисленной фракцией: сначала они имели 54 места, а после дополнительных выборов – 75. В Московской думе они имели 226 мест, то есть около 60% от ее общего состава. В обеих столицах эсерам принадлежало большинство.

   На Первом Всероссийском съезде крестьянских Советов 776 опрошенных делегатов разделились следующим образом: социал-демократы (большевики, меньшевики и т. д.) – 103, беспартийные – 136, социалисты-революционеры – 537. Когда большинство в Петроградском совете перешло к большевикам, 5 мест в президиуме осталось за оппозицией, в том числе 3 за эсерами и 2 за меньшевиками. На августовских выборах в Петроградскую городскую думу большевики почти удвоили свое представительство, получив 67 вместо 37 мест. Несмотря на полный крах народных социалистов (2 места вместо 17) и меньшевиков (8 вместо 40), социалисты-революционеры не только сохранили свое представительство, но получили еще 21 место.

   Даже октябрьский переворот не смог сразу выбить эсеров из седла. Несмотря на поток заманчивых декретов нового правительства, несмотря на все меры давления, применявшиеся Военно-революционными комитетами, вера масс в эсеров еще раз принесла им блестящую победу на выборах в Учредительное собрание. Сам Ленин признал, что из 36,2 миллиона голосов большевики получили только 9 миллионов, в то время как за русских социалистов-революционеров проголосовало 15,5 миллиона, а с учетом эсеров других национальностей почти 21 миллион, то есть 58% от общего количества.

   Но сама сила партии была источником ее слабости. В ряды эсеров неудержимо устремилась пестрая и многоликая улица. Это напоминало бегство овечьего стада. Люди, которые вчера понятия не имели ни о каких партиях, сегодня называли себя социалистами-революционерами и решали вопросы партийной жизни. Ничтожная горстка старых эсеров тщетно пыталась справиться с сырой, неоформленной массой, которая заполонила партию. Ни в какой другой партии переход от старого «скелета» к новому живому организму не был таким беспорядочным; тем более что в предшествующий период смертельной борьбы с самодержавием ни одна партия не понесла столько жертв и не была так обескровлена. Григорий Гершуни – возможно, величайший революционер на свете, организатор партийных боевых групп – умер в царской тюрьме десять лет назад. Михаил Гоц, человек замечательных способностей и неиссякаемой энергии, прозванный «партийной совестью», умер от таинственной болезни, обострившейся в неаполитанской тюрьме, куда его посадили по настоянию царского правительства. После этих потерь Виктор Чернов, создатель «военной доктрины» партии, теоретик движения, чувствовал себя в полном одиночестве.

   В годы мировой войны его изоляция усилилась. Как все партии Второго интернационала, социалисты-революционеры резко разделились на две части, одна из которых считала эту войну «своей», а другая – «чуждой» социалистам. Подавляющее большинство лидеров эсеровской эмиграции заняло ту же позицию, что Шейдеман и Носке в Германии. Напротив, Чернов приветствовал лозунги Ромена Роллана и других пацифистов, которые пытались подняться audessus de la melee [над схваткой (фр.). – Примеч. пер.] и поддержать антивоенные протесты Либкнехта в Германии и Фридриха Адлера в Австрии. Он участвовал в Циммервальдской антивоенной конференции социалистов. Однако его группа была ослаблена стремлением части ее примкнуть к так называемым «крайне левым циммервальдцам» – отдельной фракции, созданной Лениным, Радеком и Платтеном и поддерживавшей парадоксальную идею о том, что пролетариат каждой страны должен бороться за поражение своего правительства. Чернов пытался провести партию между Сциллой и Харибдой, между лозунгами «Все для победы», «Война до победного конца» и их противоположностью, которой стала тактика «пораженчества».

   Естественно, лозунг «Война до победного конца» толкал его сторонников к коалиции с промышленной буржуазией, которая, в свою очередь, отказывалась порывать с поместной аристократией и кастой генералов. Для сохранения такой коалиции требовалось отложить социальные реформы. Противоположный фланг, в который входили молодежь, рабочие, а местами даже крестьяне, стремился к другой крайности. Стремление как можно скорее остановить войну заставляло их примыкать к большевикам. Недовольное концепцией «революции трудящихся», занимающей промежуточное положение между классической буржуазной и всеобщей социалистической революциями, левое крыло эсеровской партии начало мечтать о дерзком эксперименте «введения социализма» с помощью одного радикального декрета.

   К этим внутрипартийным разногласиям добавлялось еще одно. Почти во всех социалистических партиях их парламентская фракция была более правой, чем центр. Долго существующее и прочное правительство стремится сгладить эту разницу, но при зарождении представительных органов власти она бывает очень велика. В партии социалистов-революционеров между центром, которым руководил Чернов, и думской группой Керенского существовало сильное расхождение. Партия, которая вела террористическую борьбу с правительством, не имела своего представительства в Думе. Керенский, называвший себя социалистом-революционером, руководил думской фракцией трудовиков – наполовину социалистической, наполовину мелкобуржуазной группой с примесью народничества; в этой группе он играл роль карликового диктатора, с которой никогда не мог расстаться.

   Внутри партии эсеров он с начала и до самого конца оставался «вещью в себе», самовольным и капризным политическим партизаном. Естественно, его псевдоромантическая личность и громкое имя привлекли в партию так называемых «мартовских эсеров» – гибридную группу, руководствовавшуюся стадным