Теория стаи. Психоанализ Великой Борьбы - Алексей Меняйлов

И эту деталь воспевающие светлого витязя г-на Власова демократы тоже тщательно обходят стороной; обычно его жизнь описывается так, что создается впечатление, будто Власов разделил судьбу солдат: все они дрались до последнего патрона и были взяты с боя. А между тем сам Власов этой детали не скрывал. В мемуарах его подельщики по РОА сообщают, как генерал рассказывал им, что именно в эти две недели блуждания по лесу у него и произошло настоящее прозрение о сущности сталинизма. Он вдруг понял, что раньше-то, оказывается, накапливал в подсознании (ишь, какие слова знал — и впрямь, не зря демократы восхищаются его умом!) материал, наблюдая все происходившие на его глазах несправедливости коммунистической системы — и так двадцать четыре года! Но вот, когда материал поднакопился, то вдруг, именно в ленинградских болотах, у него и началось переосмысление жизни и очередное духовно-нравственное прозрение. (Власов, во все периоды своей жизни классический «внешник», в каком-то смысле не обманывает: с точки зрения теории стаи, действительно, именно в это время, когда Власов оказался пространственно разобщен со своим прежним субвождем и окружен со всех сторон немецкоязычной толпой угодников сверхвождя, он, будучи образцовым исполнителем, не мог психоэнергетически не перейти в стаю вождя более высокого ранга. А насчет подсознания да накапливания материала — обыкновенная рационализация.)

Обстоятельства перехода Власова из одного коллективного органа «внешнической» стаи в другой познавательны прежде всего тем, что в них особенно отчетливо видно, что переходы исполнителей высших ступеней иерархии осуществляются без всяких слов сверхвождя и его идеологов — к Власову в избу парламентеры не наведывались.

Вообще к Гитлеру так переходили все. Альберт Шпеер, по понятиям немцев, интеллигент — архитектор и министр военной промышленности — стал гитлеровцем, как он описывает в своих воспоминаниях, на собрании студентов, в тот момент, когда Гитлер только вошел в зал и еще ничего не сказал. Студенты заходились от восторга — и Шпеер «вдруг» понял, за кем истина. А матери Шпеера хватило даже меньшего: Гитлер по ее улице лишь проехал на автомобиле (никаких приветствующих толп не было) — и уже на следующий день, даже не прочитав ни одной национал-социалистической статьи, она, прежде противница Гитлера, подала заявление в национал-социалистическую партию.

Власов, после того как его у избы принял офицер разведки СС, быстренько предложил гитлеровцам свои услуги. Дело пошло. И хотя Власов сдался в июле 1942 года, а военные формирования из советских жителей, присоединившихся к вермахту, убивали земляков уже с лета 1941-го (первый из полков, перешедших на сторону Гитлера в полном составе, состоял из донских казаков, и произошло это в августе 41-го), все участники этого позора стали называться власовцами.

Западная историография и демократы вообще («внутренники») учат нас, что Власов на самом-то деле не был тривиальным предателем (гипнабельным исполнителем, выделявшимся страстью к подхалимажу), не с Гитлером вовсе сотрудничал, но радел генерал за интересы русского народа, и притом высшие. Идеологи видят, что Власову якобы казалось, что легче свалить Гитлера, чем Сталина, поэтому Власов прежде пытался свалить Сталина, а уж потом взялся бы за Гитлера. (Прекрасная логика для человека, на глазах которого коммунисты отдали полстраны!) Словом, все старания Власова вплоть до 1945 года, когда агония «Тысячелетнего рейха» вступила в свою наиболее зрелищную фазу, были направлены якобы на создание своей русской армии — ну, чем несостоявшийся священник госрелигии не суверенная личность? В общем, «нет ничего нового под солнцем»: идеологи-«внутренники» как всегда оправдывают бандитов-«внешников», за что те им брезгливо признательны.

С приходом в России к власти демократов, некоторое время было также модно хвалить всю власовскую Первую дивизию (более 20 тысяч человек) суверенных личностей. Они-де во время пражского восстания обратили оружие против дивизии СС, прибывшей в последние дни войны утопить восстание пражан в крови.

Действительно, отдельные русскоязычные гитлеровцы покидали расположение дивизии и, не снимая немецких мундиров, шли убивать недавних соратников по «борьбе с коммунизмом» (как все это напоминает действия крестьян-исполнителей в 1812 году, убивавших то тех, то этих!). Основной же состав дивизии власовцев под руководством командиров выступил чуть позже этих отдельных лиц и сражался с эсэсовцами только до тех пор, пока не стало понятно, что американцы, которым власовцы хотели сдаться, уже договорились с советскими вождями, что Прага остается в зоне советского влияния. Первая дивизия тут же бросила пражан наедине с эсэсовцами и, спасаясь, чесанула в сторону американцев.

Впрочем, все кончилось хорошо. Чешские партизаны отлавливали командиров Первой власовской дивизии и одних расстреливали на месте, других вешали, а третьих вместе с рядовыми власовцами передавали советским властям. Из 20 тысяч власовцев Первой дивизии половина была тут же пленена Красной Армией. Те, которые оказались у англичан, были по большей части репатриированы в Советский Союз — со всеми вытекающими отсюда у ближайшей стенки последствиями. Оказавшиеся у американцев предатели выданы были не все — своих не выдаем! — но влились кровью и духом в американскую нацию.

Самого Власова поймали тоже наши.

На суде он не отрекся от своего, якобы, «антисталинизма» — как он, похоже, искренно верил, нового состояния души. Демократы, профессионально боровшиеся с Россией под видом борьбы с коммунизмом, расценили поведение Власова как проявление величия души и причислили предателя и карателя к святым.

Но что было истинной причиной, по которой исполнитель Власов вновь не перешел в волю Сталина, на территорию которого он вернулся?

Дело, разумеется, не только в том, что Власов за более чем четверть века восторженного участия в кровавых бойнях прекрасно усвоил, что переходить — можно, это приветствуется; а вот возвращаться — нельзя: предателей во всех армиях приканчивают, хотя отнюдь не из благородных побуждений. Так что, кайся, не кайся — все равно скорее всего шлепнут. Надежды выжить — никакой.

Но, может быть, некрофил Власов не «покаялся» в очередной раз как раз потому, что совершенно закономерно хотел поскорее умереть?

А кроме того, может, и хотел бы «покаяться» — да не мог?

Конечно, не мог.

Невозможно страстно влюбиться в то, в чем уже когда-то разочаровался. Да и навык подобных разочарований «чувство» притупляет. Действительно, вернулся Власов не к товарищу Сталину, а к преданной им страстной любви — потому и вел себя на суде, как блудливая стервозная баба, которая доказывает предыдущему любовнику, что он по сравнению с объектом последней ее «любви» — полное ничто.

* * *

Совершенно закономерно Власов для русских неугодников остался предателем, а потому мерзавцем, а для угодников (в стране эмигрантов) — предателем, а потому святым.