Дом правительства. Сага о русской революции - Юрий Слезкин

Вскоре после этого жен местных командиров вызвали в штаб, обвинили в мещанстве, велели перестать заниматься «только нарядами и домашними делами» и обязали посещать еженедельные занятия по политграмоте. Муж Агнессы попросил ее не «компрометировать» его, и она пошла на первый урок. Преподавателем оказался оратор с митинга, представившийся Мироновым.

Агнесса взялась за изучение марксизма, посрамила соперниц (с помощью мужа, который объяснял непонятные места) и вскоре стала любовницей Миронова. Он был женат и бывал в Ростове наездами. Они встречались в гостиничных номерах и гуляли в парке. «Поэтому я так люблю перечитывать «Анну Каренину», – вспоминала Агнесса. – Я всюду узнаю наши отношения с Мироновым. Нет, я не про то говорю, что Анна потом стала страдающей стороной, а про начало их романа. Эти тайные встречи, эти ссоры, эти бурные примирения…» Он называл ее Ага, она его Мироша. Он шутил, что этот период их отношений может считаться «подпольным стажем».

Сергей Миронов. Предоставлено Р. Гликман

Летом 1931 года Миронова перевели в Алма-Ату на должность заместителя полпреда ОГПУ по Казахстану. Агнесса пришла на вокзал попрощаться. Он попросил ее уехать с ним.

Агнесса решила, что сойдет на следующей станции. Проехав три остановки, она отправила телеграмму мужу и матери. Миронов всю ночь не спал.

* * *

Женившись на Агнессе, Миронов нарушил предписание Сольца о дурном вкусе. Но Миронов не беспокоился о «партийной этике» (его любимыми занятиями были карты и бильярд). Для тех, кто беспокоился, женитьба была самой опасной из непартийных привязанностей, потому что предполагала свободный выбор, но им не ограничивалась.

Существовало три основных вида таких привязанностей. Дружба считалась рациональным союзом, основанным на общности убеждений. Коммунистам не полагалось иметь друзей антикоммунистов, и у большинства их не было. Сольцу не нужно было много говорить на эту тему, поскольку на искушения дружбой никто не жаловался. Иисус тоже не упоминал друзей в числе близких, которых следовало ненавидеть. Сектантам не свойственно вступать в доверительные отношения с мирянами, не апеллирующими к родственным связям или половому влечению.

Агнесса Аргиропуло. Предоставлено Р. Гликман

Чувство эротической любви, писал Осинский, сравнимо по «силе, ясности и чистоте» с революционным энтузиазмом. Коммунист должен противиться этому чувству, если оно мешает революционному энтузиазму, но даже Сольц (которому, возможно, не довелось его испытать) исходил из того, что это нелегко. Любовь и брак – главные враги сектантской сплоченности и эгалитарности. Одни секты ограничивают половую активность символическим или плотским соитием с вождем, другие распыляют ее посредством ритуализованной свободной любви; все без исключения беспокоятся о несовместимости брака с братством и царства необходимости с царством свободы. Любовь есть закон жизни, говорил Сольц, но встреча, ведущая к долгосрочной привязанности, – чистая случайность (особенно если учесть непредсказуемость взаимности). Как писал жене Сарре теоретик военного коммунизма Лев Крицман: «Я знал же всегда, что вся эта личная жизнь – карточный домик, слишком хрупкий, чтоб на него полагаться. И всякий раз вижу, что знать можно одно и чувствовать другое. Я не могу заставить себя примириться с тем, что это так»[589].

Кровное родство, в отличие от дружбы и полового влечения, оставалось в плену необходимости: отца, мать, детей, братьев и сестер не выбирают. Их можно оставить, как велят секты и как поступали большевики-подпольщики (навсегда в случае рабочих и надолго в случае большинства «студентов»), но партия не требовала этого в качестве условия членства, а после революции не могла решить, что делать дальше.

Классовая принадлежность, определявшая место гражданина в советском обществе, тоже передавалась по наследству. Как писал Крицман: