Если небо молчит - Дмитрий Герасимов

«Стервятник» семенил и подпрыгивал, вытирая на бегу раскрасневшееся узкое лицо и приветливо махая рукой:

– Танюша!..

– Как он узнал? – грозно спросил Максим, повернувшись к жене.

– Понятия не имею! – воскликнула та. – Его уже несколько дней не было на работе. Я думала: отстал наконец, успокоился.

– Не успокоился, как видишь, – процедил Танкован и демонстративно убрал руки за спину в ответ на приветственно протянутую ладонь подбежавшего Ферзяева.

– Здравствуйте!.. Здравствуй, Танюша! – Мужчина был явно взволнован. – Я боялся, что не успею…

– Не успею – куда? – холодно поинтересовался Максим. – Туда, куда еще недавно было можно, вы уже не успели.

– В чем дело, Гена? – спросила Михеева. – Зачем ты примчался сюда и кто тебе вообще сказал, что мы здесь?

– На работе, – простодушно ответил тот. – Секретарша призналась, что заказывала для тебя билеты.

– Понятно… – Татьяна запустила в волосы руку и отвернулась. – Можно было сразу догадаться.

– Что вы хотите? – Максим шагнул к «стервятнику», загораживая от него жену.

– Я хотел… – Ферзяев стушевался. – Поговорить…

– Вы помните, я рекомендовал вам никогда больше не искать встречи с Таней? – Танкован почувствовал приступ ярости. – Помните, говорил, что никогда и никому не дам ее в обиду? Помните, нет? – Он подошел вплотную к своему долговязому сопернику и теперь смотрел на него снизу вверх. – Я предупреждал вас, что вы горько пожалеете, если не оставите ее в покое? Предупреждал?

– Предупреждал, – согласился тот и через плечо Максима обратился к Татьяне: – Милая, ты ведь не откажешь мне в паре слов?

– Какие еще слова, Гена? – Михеева резко повернулась. – У меня началась другая жизнь, понимаешь? У меня – вот! – Она сунула ему под нос руку с кольцом. – И в этой новой жизни тебя нет! И меня – вчерашней и позавчерашней – тоже нет!

– Ты делаешь ошибку! – застонал Ферзяев. – Непростительную ошибку!

Танкован схватил его за лацкан пиджака:

– Это вы допустили ошибку, явившись сюда! Я уже говорил и снова повторю: с Таней вам ничего не светит! Ищите другой объект для осадного положения.

– Ты ничего не знаешь! – не унимался хлыщ. – Этот человек просто использует тебя! Ему нужны твои деньги, твоя квартира! Он мне сам в этом признался!

– Что? – ахнула Михеева. – Что ты сказал?

– Ах ты подонок! – взвыл Максим, с силой встряхнув Ферзяева за пиджак. – Не слушай его, Таня! Он валит с больной головы на здоровую! На воре и шапка горит! Каков негодяй! Сам годами охмурял начальницу, чтобы добиться своей жалкой цели: попасть в фавориты, сделать скачок в карьере, поправить свое финансовое положение. И все – за твой счет, Танечка!

– Неправда! – кипятился Ферзяев. – Я сказал ему, что люблю тебя, Танюша, и готов всю жизнь ждать твоего расположения. А он мне в ответ: вы, мол, опытный стервятник, готовы караулить жертву годами, вот и наберитесь терпения заново, а я молод, и мне нужно все и сразу!

У Танкована потемнело в глазах. Самое ужасное заключалось не в том, что все это он действительно говорил, а в том, что не просчитал, кретин, каким боком ему могут обернуться эти слова.

– Я убью тебя, гад! – Он замахнулся на долговязого юриста, оказавшегося таким прожженным негодяем и хитрецом, но почувствовал, что кто-то крепко держит его за руку.

– Статья двести тринадцатая, часть первая! – констатировал рыжий Блатов, вцепившись Танковану в рукав. – Еще одна статеечка – до кучи. – Он повернулся к долговязому: – Прошу вас, гражданин, потратить десять минут на написание заявления, и я оприходую этого деятеля в лучшем виде.

– Что? – не понял Ферзяев. – Ах, нет, увольте! Не нужно никаких заявлений, мне пора идти. – Он опять обратился к Михеевой: – Танюша, знай: я люблю тебя! Люблю так, как никто никогда не любил и вряд ли полюбит. Я буду ждать тебя, несмотря ни на что! Помни: ты всегда можешь рассчитывать на мою преданность!

«Стервятник» всхлипнул, развернулся на каблуках и зашагал прочь, подлец.

Татьяна стояла, опустив голову и нервно теребя пальцы.

– Сорвался, головень, – досадливо цокнул языком Блатов. – Сейчас бы такую уху сварили!

– Что вы-то здесь делаете? – раздраженно спросил Максим. – Еще один добрый знакомый! Не вокзал, а дом свиданий!

– Я же сказал тебе, – рыжий оперативник поднес два пальца к глазам и ткнул ими в грудь Танковану, – я теперь всегда рядом. До первой твоей ошибки, герой.

– Вы мне угрожаете?

– Я тебя предупреждаю, донжуан. – Блатов окинул насмешливым взглядом его новенький костюм. – Обязательно посажу тебя! Прямо в этом прикиде. А в тюрьме светлые вещи не в цене. На них грязь очень заметна.

– Спасибо, я приму это к сведению. – Максим повернулся к Михеевой: – Танечка, с тобой все в порядке?

– В порядке, – пробормотала она и отошла в сторону.

Шипя и отплевываясь горячим воздухом, подъехал состав. Люди, нагруженные вещами, бросились к вагонам, на ходу сверяясь с билетами и беспокойно оглядываясь по сторонам.

Максим взялся за ручки чемоданов, терпеливо дожидаясь полной остановки поезда и краем глаза наблюдая за адвокатессой. Его беспокоило поведение жены. Он видел, что она расстроена и подавлена, и срочно пытался придумать выход из создавшегося положения. Конечно, подлый Ферзяев здорово его обыграл. Нет, ну каков негодяй! Решился приехать на вокзал, чтобы подпортить молодым большой ложкой дегтя их едва начавшийся медовый месяц! И надо признать, ему это удалось. Татьяна сама не своя – бледная, мрачная и молчаливая. Теперь Максиму придется нелегко: подлые уколы, как показывает жизнь, надолго ранят сердце и застревают в мозгу. Мысль о том, что он – всего-навсего жиголо и женился на ней по расчету, теперь невольно будет приходить адвокатессе на ум всякий раз, когда между ними пробежит черная кошка. Впрочем, трое суток в СВ – достаточный срок для того, чтобы найти нужные слова, утешить жену, доказать ей свою искренность и одновременно – тщетность и нелепость любых подозрений.

– У тебя какой вагон, герой-любовник? – прервал его напряженные размышления Блатов.

– Что? – не понял Максим.

– Десятый? – оскалился рыжий. – У меня – тоже. – Он помахал желтоватой бумажкой. – Приятное совпадение.

– Вы что, едете в Сибирь? – ужаснулся Танкован.

– Не столько еду сам, сколько этапирую тебя! – хохотнул опер. – Даже в сортир – под конвоем. Красота! – Он плотоядно потер руки. – Это, конечно, пока еще не вагонзак[9], но уже, считай, репетиция.

Максим не знал что и думать. Один из самых счастливых и удачливых дней в его жизни на глазах превращался в сущий кошмар.