Невеста Моцарта - Елена Лабрус

То есть из тех, что нельзя сделать сразу.

А ещё из тех, о которых не говорят, даже самым близким. И особенно — им.

Вот и я не хотел. А точнее — не мог.

И теперь, возможно, стоял у той черты, где придётся выбирать: ведь полуправды моей бандитке будет мало. А правда слишком жестока для неё.

— Ладно, хорошо, с вами, — убрал Антон грязную посуду на сервировочный столик. — Но мне бы с дороги хоть душ принять. Если с тобой всё в порядке, остальное, надеюсь, подождёт. Приеду вечером.

— Я за ним присмотрю, — проводила его Женька до двери.

Не могу сказать, что я рад был его спровадить. Или он мне надоел. Но зря он, зараза, признался в чувствах к Женьке. Душа же теперь болела за него. Хоть я и очень надеялся, что он утешится в Элькиных объятиях. Но сейчас, я и правда рад был остаться со своей девочкой наедине.

И всё остальное подождёт.

Она легла рядом, уткнувшись в моё плечо.

— Не хочу с тобой ссориться, — подняла она лицо.

Это она, конечно, зря. Знала бы ты, моя сладкая, как приятно мириться.

Сейчас научу. Я потянулся к её губам.

— Спасибо, что приехала, — выдохнул я в них, пахнущих кофе и запретными желаниями.

— Спасибо, что не выгнал, — ответила она, потянувшись за моими губами. — Спасибо, что простил. Я такая дура. Я понятия не имела, что ты был на операции. Что ты правда не мог позвонить. Что ты волновался. А я…

— А ты такая вредина, — улыбнулся я, подсаживая её на себя.

— Тебе же нельзя, — вздрогнула она, когда я прижал её к себе. Одним чувствительным местом. К другому.

— Это мне очень даже можно, — потянул я вверх её платье.

И взвыл. Нет, не от боли. Чулки! Твою мать, на ней были чулочки. Венчающие полоской кружев её стройные ножки. И трусики: кружево и нехороший шовчик, идущий ровно по центру её сладеньких, гладеньких, явно побритых с утра для меня складочек. Плохой, плохой шов! Уходи! Засунул я под него пальцы. И нащупал маленький, пульсирующий от моих прикосновений бугорок.

— Иди сюда, — второй рукой подтянул я её за шею к себе.

Облизал губы. Обхватил, играя с языком. Ей не нравилось с языком. Хорошо, душа моя. Давай без языка. Какая разница, где мой язык, если мои пальцы заставляют тебя постанывать. Если ты сама откинула одеяло, стащила трусишки, оголила грудки и уже готова меня простить за всё на три года вперёд.

— Потрись об него, — стащил я трусы.

Мог бы не просить. Наверно, это заложено в нас природой — понимать, как хорошо. И она заскользила, обхватив меня ногами и доводя до исступления, когда цепляла край головки. Когда с сомненьем замирала, остановив её напротив своей крошечной дырочки: Уже? Пора? Нет, милая. Давай растянем удовольствие. Давай подождём, когда тебе будет настолько невтерпёж, что ты не будешь сомневаться. Когда… Ах ты зараза! Так ловко просунула она меня внутрь, что я и пикнуть не успел. И тут же пожалела.

— Тихо, тихо, тихо, — остановил я её, когда она хотела дать обратный ход. — Больно. Я знаю, больно, малыш. Но мы аккуратненько. Потерпи. Ещё чуть-чуть, — протискивался я внутрь неё, чувствуя такую адскую пульсацию, что уже подыхал от желания кончить. — Сейчас будет легче, — чуть сдал я назад.

— Хорошо, — задыхалась она, корчась и от боли, и от желания. И всё же поймала ритм.

— Да. Да. Да! — придерживал я её под ягодицы, чтобы в порыве страсти она не насаживалась так сильно. — На полшишечки тоже хорошо, моя сладкая. Не бойся. Не бойся, я тебя не брошу, — помогал я ей пальцем, подласкивая.

Надеюсь она меня слышала. Закинув голову, закрыла глаза. И я почувствовал его — её первый спазм и… отпустил вожжи, позволив своему коню резвиться. Вздрагивать. И жидкими фейерверками праздновать наше примирение. И победу зла воздержания над добром охуительно вдохновляющего секса.

— О, чёрт! У тебя кровь, — откуда-то из небытия донёсся до меня её голос.

А я думал это у неё должна быть кровь. Но нет, протекла моя повязка.

— Не смотри туда, — подтянул я её к себе за шею, чтобы она не рассматривала промокшие бинты и прижал к другому боку. — Ты как?

— Люблю тебя, — выдохнула она.

— Душа моя, не торопись с признаниями.

— Плевать, — обвила она руками мою шею и соскользнула на кровать. — Я всё равно тебя люблю. Какая разница скажу я это сейчас или потом. Я хочу, чтобы ты знал: я люблю тебя.

— Ты же понимаешь, что мне теперь нельзя ответить ничего другого?

— А ты не отвечай, — приоткрыла она один хитрый глаз. — Ничего другого.

— А если я тебя не люблю? — улыбнулся я. — Если просто хотел тебя использовать?

— Значит, ты хотел меня использовать. И я буду любить тебя за двоих. Но знаешь, что бы ты тогда сделал?

— Удиви меня.

Ох, зря я это сказал.

— Ты бы надел презерватив, — коснулась она пальцем моих губ. — Но ты не надел. А если Мистер Контроль не надел презерватив…

— Это значит… — и не важно на каком боку я сейчас лежал, потому что она уложила меня на обе лопатки. Шах и мат.

— Плевать ты хотел на последствия. Они тебя не пугают.

— Конечно, нет, — уткнулся я в её шею. — Ведь это будут мои последствия. Наши, — я прикусил губу. До боли. До крови. Но не сознался. И всё-то ты знаешь!

Нет, малыш, я не люблю, я больше жизни тебя люблю.

— О чём задумалась? — Бринн откинулся к спинке лавочки, подставляя лицо солнцу.

Лето как вернулось первого сентября так целую неделю и не сдавало своих позиций.

Мы сидели у грота в Воронцовском поместье.

Внутри маленькой пещеры, полукругом обложенной серым гранитом, журчал родник. Выше от него по склону, на площадке перед особняком, шли последние приготовления к свадьбе. От самого особняка, покрашенного в яркий голубой цвет с отделкой золотом, с места, где мы сидели, была видна только круглая башенка-бельведер, да наполовину окна верхнего этажа.

— Чувствую себя сволочью, — сползла я по сиденью и положила затылок на руку Бринна, что он вытянул у меня за спиной.

Все выходные я провела у Моцарта. Его поили таблетками, приходила медсестра, ставила ему капельницы, делала перевязки. И он, конечно, иногда спал. Но, когда не спал… В общем, ему надо было поправляться и набираться сил, но устоять под его натиском было невозможно. Поэтому отдыхать, когда я рядом, у него получалось плохо. А ещё я мучила его своими допросами. Но вчера всё, уехала домой, чтобы он выспался, отдохнул и к свадьбе был как огурчик. С утра училась, а после университета приехала посмотреть, как идут последние приготовления к свадьбе.

— Он сорвался из-за меня из Лондона, сбежал с больничной койки, думал, что я хочу его бросить, — пояснила я на вопросительный взгляд Антона. — Прилетел, чуть не истёк кровью, а я…