Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова

В умелых руках Савватия лодка не плыла, а скользила по озеру, и вёсла бесшумно взлетались на воздух. Отражённые в воде купола церквей то собирались группами, то расходились, причудливо вытягиваясь в длину...

Поначалу думалось легко. Авось Господь будет милостив к своим грешникам. Схлынет смута: Филарет надеялся, что царь Василий откажется от власти, дабы утихомирить державу. Филарет знал, что бывший холоп князя Телятевского Болотников стал ныне воеводой и привёл под Тулу большое войско, надеясь осадить Москву. Шуйскому не одолеть его: в войске царя недовольство и шатание.

Крепкие воеводы предали его, перешли на сторону Болотникова князья Рубец-Мосальский и Михаил Долгорукий. В Астрахани изменили князь Хворостинин и Фёдор Шереметев.

Взбунтовалась Рязанская земля. Прокопий Ляпунов, весьма беспокойный и склонный к крамоле рязанский дворянин, поспешил объявить себя Димитрием, но скоро раздумал и присоединил свои дружины к Болотникову.

Обдумывая эти события, Филарет видел злополучное сходство в судьбах Годунова и Шуйского: обоим изменили ранее преданные воеводы с той разницей, что воины нового самозванца были ещё беспощаднее, они не щадили детей и стариков, а молодых брали в плен, не пропускали запасы в столицу, обрекая её на голод.

— Пошто молчишь, Савватий? Говори, какие вести привёз из Москвы?

Савватий опустил вёсла на воду, помедлил с ответом.

— Сказывают, быть большому кровопролитию.

— Досужие байки, Савватий, мне не надобны. Ты мне новые вести выкладывай.

— А новые вести такие будут: Прокопий Ляпунов принародно заявил, что станет сражаться вместе с Болотниковым.

— Да какой в том резон? Прокопий начнёт добывать власть себе самому.

В эту минуту сильно плеснула щука. Сбоку было видно, как она сделала рывок, чтобы заглотнуть плотвичку, но промахнулась. Мелкая рыбка оказалась проворнее. Филарет и Савватий наблюдали за этой охотой.

— Ужели ты, владыка, полагаешься на Прокопия? Он как проведал, что Болотников будет служить самозванцу, так и возвернулся к царю.

— И Василий принял его? — оживился Филарет.

— А то... Царь прощает всякому, кто покается.

— А ежели покаяние ложное?

— Царь верит любому покаянию. Он говорит о мятежниках: «Они такие же православные христиане, только заблудившиеся. Да раскаются все, и кровь отечества не будет литься в междоусобии...»

Филарет молчал, думая о Василии: «Это станет его ахиллесовой пятой. Доверчивость безразборная погубит его». Помолчав, спросил:

— Ты думаешь, такая доверчивость кончается добром?

— Про то не ведаю, но царь Василий — святой человек.

Филарет с недоумением вскинул глаза на своего протопопа. Прежде он не жаловал Василия, говорил, что он вскочил на царство своим хотением. Савватий понял, о чём подумал Филарет, произнёс:

— Ныне Василий — помазанник Божий. Да будет благословенно его царствие. И дозволь сказать тебе, владыка, что мы берём на душу великий грех, допуская в нашу епархию подмётные письма, написанные будто рукою Димитрия. Дозволь, владыка, я велю от твоего имени сличить те подмётные письма с подписями всех дьяков и заезжих людишек. Или мы не в силах вывести эту заразу из нашей земли?

Филарет озадаченно молчал. Иные грамоты писались с его согласия.

— Не ожидал от тебя, Савватий, что тебе захочется заниматься сыском. Греби к берегу, к Успенскому собору, и никогда не говори со мной о смуте.

Судьба русского государства в те годы решалась на крутых поворотах, как и собственная судьба Филарета. Он понимал это и был готов к любому исходу событий. Но размах смуты был непредсказуем и грозен.

Филарета успокаивало то, что старания царя Василия — погасить смуту — приводили к противоположным результатам. Ни царские грамоты, ни посольство митрополита Пафнутия в очаг бунта — Северскую землю, ни письма царицы Марфы о смерти её сына не имели успеха. Кровопролитие стало неизбежным. Царские войска осадили Елец и Кромы. Но победа была на стороне Болотникова. Разбив царское войско, он шёл впереди мятежников, восстанавливая державу для нового самозванца, сведения о котором были самыми туманными.

Ближайшие к Москве города — Тула, Калуга, Кашира, а затем и Рязань — присоединились к бунту. Осуждая москвитян за убийство «Димитрия», это новое войско со своими предводителями — Истомой Пашковым, Прокопием Ляпуновым и Григорием Сунбуловым — жестоко расправлялось со сторонниками царя Василия, не желавшими нарушать присягу. На Северной Украине мятежники опустошали сёла и деревни, грабили церкви. С неимоверной быстротой пламя восстания охватывало всё новые земли; Вязьма и Смоленск, Дорогобуж и Старица, чтобы спастись от ярости бунтовщиков, вынуждены были встать на сторону «Димитрия».

Положение Василия было тяжёлым: у него не было ни казны, разграбленной первым самозванцем, ни искусных военачальников.

Царь делал всё, что мог. Он выслал против мятежников новое войско и одновременно приказал перенести тела Бориса Годунова, его жены и сына в Троице-Сергиеву лавру. Этим он хотел вызвать жалость к убиенным и ненависть к их убийцам. Мало кто знал, что убийцы Годуновых изменили царю Василию и перешли на сторону мятежников.

Неудачи преследовали Василия. Болотников, соединившись с Ляпуновым и Пашковым, вновь разбил царское войско и в начале октября стал под Москвой в селе Коломенском. В столице появились грамоты Болотникова с воззваниями к беднейшему люду.

Царь Василий с присущей ему твёрдостью духа приказал строить укрепления и готовиться к защите города. Его неустрашимость передалась народу.

Среди мятежников началось брожение. Ляпунов, Сунбулов, стыдясь быть сторонниками бродяг, первыми явились к царю с повинной. Василий, стараясь избегнуть нового кровопролития, торжественно предлагал милость и остальным участникам мятежа. Болотников отвечал: «Я клялся Димитрию умереть за него и сдержу слово: буду в Москве не изменником, а победителем», — однако был разбит двадцатилетним князем Скопиным-Шуйским и бежал в Калугу. Неудачная осада этого города царскими войсками продолжалась четыре месяца.

Духовенство предало анафеме Болотникова и других мятежников. Раньше Василий не хотел этого, он жил ожиданием их раскаяния, но бунтовщики не раскаялись, и 21 мая 1607 года Василий сам повёл войско. Он целовал крест и объявил, что вернётся в Москву лишь победителем. Он одержал победу.

Между тем среди мятежников усиливался ропот возмущения: «Где же тот, за кого умираем? Где Димитрий?» И Шаховской, и Болотников клялись, что «царь» в Литве, и писали друзьям Мнишека, требуя от них какого-нибудь Димитрия или войско.

Призыв Болотникова и Шаховского «прислать какого-нибудь Димитрия» вызвал ответную волну. На Руси за удивительно короткий срок появилось невиданное количество лжецаревичей. Особенно много объявилось никогда не существовавших «сыновей царя Фёдора»: Фёдор, Клементий, Савелий, Брошка — и это далеко не всё! В конце концов в Польше нашли бродягу — то ли поповича, то ли сына служилого человека, вошедшего в историю как Тушинский вор, или просто Вор.