Краткая история семи убийств - Марлон Джеймс

Мы с Тони Паваротти отдаляемся от моря и поворачиваем к Каналу Макгрегора.

Концерт. В семьдесят шестом году я на Концерт мира не попал. Зато войну после него прожил и прочувствовал сполна. А вот концерт 22 апреля я посетил. Более того, стоял на сцене. Смотрел, как Сеага и Мэнли образуют над головой Певца купол. Людям испокон свойственно выискивать знаки и чудеса, хотя знаки не означают ничего, а в чудесах нет ничего чудесного. Однако человек, которого я не забуду никогда, это Тош[164].

Поначалу мне казалось, что он хезать хотел на этот наш концерт. У человека был просто дар пудрить мозги, пока я его наконец не раскусил. Но даже когда раскусил и решил, что между нами наладилось понимание, он все равно вел себя как малость помешанный – может, потому, что, в отличие от остальных двоих участников группы, больше факался с Вавилоном, и в особенности с вавилонской полицией. Всего за месяц до того, как вернулся Певец, Тоша в аэропорту задержал таможенник и долго его мурыжил. И знаете, что он прошептал ему на ухо? «Я ищу повод пришить тебе расстрельную статью». Я даже не хотел, чтобы Тош участвовал в мероприятии, потому как такой человек не бывает чувствителен к позитивным вибрациям. Это Певец хотел его участия и убедил его приехать. Ну, а я в дела семейные не суюсь. Прошел уже почти месяц, а я Тоша вспоминаю до сих пор. Он был человеком, благодаря которому то событие навсегда останется в людской памяти. Непосредственно перед выступлением он сказал, что отыгрывать этот концерт, бомбоклат, не будет, «потому что каждый, кто в этом концерте задействован, все равно до его конца не доживет». Еще не остывшим вечером на сцену он вышел одетый в черное с головы до пят, как какой-нибудь официальный деятель; связанный с ЦРУ раста. И первое, что сделал, это сказал оператору выключить, бомбоклат, камеру. «Обладает ли слово “звук” силой, способной сломать барьеры угнетения, попрать беззаконие и утвердить равенство? Что вы имеете сейчас? Систему или шитстему, что складывалась и повелевала этой страной долгие века и эпохи. Вот уже четыре сотни лет вы живете по господской указке. Черные чувствуют свою неполноценность, а белые и некоторые цветные – свое превосходство и правят этой маленькой черной страной, как им заблагорассудится, вот уже бог весть сколько. Но вот пришел я с громом, молнией и землетрясением, с тем чтобы сломать эти барьеры угнетения, попрать беззаконие и утвердить равенство между покорными черными людьми!» Я стою, как мальчишка, оглушенный этой речью. Даже с распирающей мне голову растаманской вибрацией я никогда не задумывался о чернокожих, даже когда проезжал мимо еще уцелевших плантаций. Последнее, что сказал Тош, это «если вы хотите податься на небеса – дело ваше, а я задержусь здесь на миллиард лет». А потом по сцене пьяным козлом загарцевал Мик Джаггер, корча надменные рожи…

Мы с Тони Паваротти едем вниз по дороге. На сколько минут у нас уже задержка? Я чувствую себя так, будто провалился в дрему, а когда очнулся, самолет все еще в воздухе. Тони Паваротти по-прежнему помалкивает.

– Мы уже повернули к Каналу Макгрегора?

Он, насколько я помню, кивнул утвердительно. Возможно, я просто устал. Восстанавливать справедливость – тяжкий труд. Труднее, чем совершать преступление. От Канала Макгрегора всегда несет дерьмом из-за фабричных отходов, которых в нем пруд пруди. Тем не менее здесь живут люди, которым я за два дня выслал оповещение, что к нашему приезду им лучше съехать. А потом, когда мы уедем, они смогут вернуться.

Полиция никого из тех обаполов искать не пыталась, но я вот – да. Два года я смотрел и ждал. Смотрел, как они прячутся, словно шибзденыши, и ждал, когда вернется Певец, чтобы заняться ими по-серьезному. Один из них укрылся в Джунглях, и в этом вина его матери. Черт бы побрал их и ту материнскую любовь. Сколько убийц женщин перед смертью поминают День матери. Так что мамаша больше года прятала своего сына в шкафу, пока сама не утомилась. Звали его Зверюга Легго, и он сидел там скорчившись больше года, среди хлебных крошек, тараканов и мышей. Вылезал сугубо ночами, будто настоящее его имя Граф Дракула. Шибзденыш так и не понял, что если хочешь спрятаться на виду, то не будь дурнем и скажи матери купить тебе кокаина. На него меня навел Джоси.

Без четверти восемь утра. Вавилон еще спит – как всегда, когда доходит до справедливости. Я посылаю весточку, что тем маленьким обаполом пора заняться. Долбаный идиот. Я посылаю двоих, чтобы его вытащили из шкафа и доставили ко мне вместе с матерью. Слышу, как мать вопит «там никого нет», хотя ее никто ни о чем не спрашивает. Господи боже, как глупы бывают бабы. Когда его с матерью приводят ко мне, я не хочу осквернять свой двор их присутствием и сам выхожу к дороге. Мать вопит: «Не троньте моего мальчика, не троньте моего мальчика!» Но слов для ее успокоения у меня нет. А для него и подавно. Я хочу получше разглядеть этого обапола, понять, чего он заслужил и как заплатит. Он щурится от непривычно яркого для него света. Год, проведенный в шкафу, затормозил ему рост и выбелил кожу. Он худ, как скелет, и смотрит на меня увертливым взглядом, как ящерка, а потом прячет взгляд в землю. И этого обапола кличут Зверюга Легго? Я смотрю на его оборванную майку и джинсовые шорты, вижу коросту на его правом плече. Зверюга Легго снова смотрит на меня, и я вбираю его всего, а затем сжимаю кулак и резко бью по мордасам его мать. Она отшатывается, он вопит. Я ухватываю ее спереди за платье, чтобы она не отшатывалась слишком далеко, а потом снова делаю быстрые тычки: раз, два, три, четыре. Губа у нее лопается, как томат, ноги подкашиваются, и я даю ей опуститься на дорогу. Я складываю пальцы в горсть и хлещу ей по правой щеке, затем по левой, снова по правой, снова по левой. Зверюга Легго вопит насчет матери, и тогда я указываю пальцем, а мой человек рукояткой ствола бьет ему по мудям. Сходятся зеваки. Пускай смотрят. Пусть смотрят, как Папа Ло наводит дисциплину. Баба вопит: «Папа, прояви милосердие», и тогда я эту суку выпускаю, подхожу к моему человеку и беру у него ствол. А потом снова подхожу к бабе, подставляю ей ствол ко лбу и говорю: «Милосердия тебе? Что ж, бомбоклат, покажу я тебе милосердие». Покажу милосердие ценой наказания. Баба от меня в страхе отодвигается. Я подхожу к ней и пинаю два раза. А затем хватаю за руку и волоку на спине до самого ее двора, а толпа идет за нами. Тот обапол орет, причитает по матери. Она не шевелится, и я велю какой-то женщине принести ведро воды. Та убегает и быстро приносит. Я выливаю воду бабе на голову, она закашливается и продолжает выть. Я хватаю ее за волосы и поднимаю ей голову, чтобы она видела мое лицо.

– У тебя есть полчаса, чтобы отсюда уйти, поняла? И чтобы я никогда тебя больше не ощущал – ни глазами, ни нюхом, ни слыхом, ясно? Увижу – убью тебя, и брата твоего, и отца, и весь твой остальной выводок, ясно тебе? Полчаса – и прочь с моей территории, или я заставлю тебя смотреть, как гибнет этот твой выблядок.

Затем я поворачиваюсь к зевакам: