Очищение - Олег Верещагин

– Он погиб? – тихо уточнил Романов. – Или пропал без вести?

– Мне легче думать, что он погиб… – И Белосельский пояснил: – Пропал без вести – предполагает слишком много ужасных вариантов… Я думал, что он продолжит нашу династию… мы с середины XVIII века служили России с оружием в руках. Но жена сына… ты ж знаешь, как это бывает. Как это было, – поправился генерал. – Она определила Женю в школу с бизнес-уклоном. Сюда, то есть к вам, во Владик. Там он и пропал. Вместе с женой моего сына и самим Тошей. Он служил в городской комендатуре… Не знали его? – Лицо генерала на миг стало горестно-надеющимся, совсем старым…

Романов покачал головой. Но насторожился. Он уже не раз замечал за собой это невесть откуда взявшееся умение – молниеносно, за доли секунды, сопоставлять, казалось бы, разрозненную, буквально краем уха услышанную, информацию.

И за собой замечал, и за многими другими людьми… Устроив руки удобней на груди, он спросил словно бы мельком, из вежливого интереса:

– Вашего внука звали… – он помедлил, – Евгений Антонович Белосельский?

– Да, – кивнул генерал, снова переводя задумчивый взгляд на темную, казавшуюся совершенно осенней воду.

– А сколько ему было лет?

– Должно скоро… должно было скоро исполниться четырнадцать. – Генерал насторожился, снова повернулся к собеседнику, отрывисто спросил: – Что случилось?

Чудо случилось, подумал Романов спокойно. И тут же испугался: а если совпадение?! Ведь бывают даже такие совпадения… Ему вдруг стало страшно звать мальчишку. Но он прокашлялся и громко позвал, не отрывая взгляда от лица генерала:

– Жень! Женька!

По уже начавшему саморазбиваться лагерю прокатился повторяемый призыв – и через десять секунд, не больше, Женька уже подбегал к ручью. Но на бегу споткнулся, пошел шагом. Немного попятился. Опять пошел – еле-еле, шевеля губами. Со стороны это выглядело смешно, если честно.

Женька остановился в трех шагах от молчащих мужчин. И долго смотрел на стоящего на берегу ручья рядом с Романовым пожилого высокого витязя, который все это время держался рукой за щеку и не отрывал взгляда от мальчика. Потом губы Женьки дрогнули, искривились. Он тихо хрипло выдохнул, кашлянул. И… спросил негромко (Романов отшагнул, попал в воду, с плеском едва удержал равновесие… но на него не обернулись ни мужчина, ни мальчик):

– Дедуль? Это ты?

С его лица вдруг упала строгая жесткая маска юного бывалого воина. Оно стало детским, совсем ребячьим. Женька сморщился, заморгал. Уставился в землю, громко хлюпнул. Вскинул голову – быстро, с ужасом, в глазах можно было прочесть: показалось!

– Женя. Внук! – Белосельский поднялся, распахивая руки: – Женя. Женечка. Живой!

* * *

Женька не отходил от деда. И Романов подумал с улыбкой, что, похоже, Женька для Владика потерян. Это было печально и немного обидно. Но, с другой стороны, надо радоваться. Есть чему.

Он бросил в ручей камешек. Булькнуло солидно, густо. Поднял голову, осмотрелся. Оказывается, уже начало темнеть… да нет, стемнело уже почти, и за спиной колебались огни нескольких костров. Романов поднялся на ноги, постоял еще немного, глядя на уже почти привычно горящие заревом облака на горизонте. И повернулся на звук – около костров запели. Запели незнакомую песню.

Песня эта не была грозно-маршевой. Ее пели спокойные, ровные, даже чуть равнодушные мужские голоса. И от этого ощущение обрекающей жути становилось только сильней.

Нам командуют: «Фас!» —

Это значит – пора.

Нас, как пальцы, собрали

В единый кулак.

Не вставать в полный рост,

Не горланить «ура» —

Наше дело —

В сердцах у врагов сеять страх.

Мы по тропам звериным

Бесшумно идем.

Мы свои и в пустыне —

И в белых снегах.

Мы везде – словно дома,

Спокойно живем.

Будем мы со щитом —

А враги – на щитах.

Кто пришел к нам с мечом —

Примет смерть от меча.

Русь Святая на этом стояла всегда.

Славу дедов теперь

Нам нести на плечах.

И от этой судьбы не уйти никуда…

Поднимется Россия —

И окрепнет.

А мы свой долг ей отдадим сполна.

Ведь нас уже не двое —

И не десять.

Встает за нами новая страна…

Женька стоял чуть в стороне от костров. Один – без деда. Задумчиво улыбался чему-то и вздрогнул, когда Романов положил ему руку на плечо. Быстро посмотрел – с улыбкой – и неожиданно (Романов дернулся, он не успел привыкнуть к голосу Белосельского… а потом – дернулся еще раз от смысла слов) сказал:

– Я с вами во Владик. А вы… вы по-другому думали?

– Думал, – признался Романов.

Женька фыркнул:

– Ну и д… думали так зря вы. Там столько дел!

– Дел везде много, – возразил Романов. – И ты все-таки подумай – ведь может случиться так, что деда ты не увидишь теперь несколько лет. Или… вообще.

– Это неважно, – неожиданно сказал Женька. Заторопился, увидев, что взгляд Романова стал сердитым и недовольным: – Понимаете, это правда неважно. Страшно, когда ты один и ты знаешь, что ты один и… и вообще. А если ты не один и ты знаешь, что у тебя есть… есть близкие… есть… то ведь неважно – где! Они есть, и все. А сражаться надо каждому на своем месте. Тех мест я не знаю. Эти – для меня свои.

– Ишь ты… – Романов смотрел теперь с уважением. – Да. Пожалуй, ты прав. И знаешь, Женька, я ужасно рад, что ты остаешься.

Женька улыбнулся. Уже не задумчиво – широко и счастливо.

Флаги России реют над нами

С неба синь Ирия – Правью пречистой.

Да, в сорок первом не мы умирали.

Мы – не герои.

Мы лишь непофигисты.

Фенрир. Белый марш

Хегай Ли Дэ умер за день до возвращения дружины Романова.

Кореец работал до последнего и до последнего сохранял спокойно-философское отношение к себе самому и своей жизни – и жесткую требовательность к делам и их исполнению. Все видели уже, что он болен, но как-то не верилось никому, что он умрет. Он сам ходил, постоянно шутил над тем, что облысел и теперь можно не тратить время на парикмахера… и в тот день задержался (как обычно) в кабинете.

Утром его нашли мертвым. Сидящим в кресле за столом с очень умиротворенным лицом и загадочной полуулыбкой на тонких губах. Окно было распахнуто настежь, и холодный ветерок пошевеливал на столе аккуратно сложенные бумаги…

Романов вернулся последним изо всех витязей, успев как раз на похороны. В Походе Пяти Дружин погибло семнадцать участников. Еще двое – просто исчезли, о них не говорили, и лишь Батыршин, в чью дружину они входили, рассказал об этом – и только Романову. Двое дружинников изнасиловали девушку в одной из деревень, через которые проходила дружина. Батыршин приказал зарыть насильников в землю – связав проволокой, голыми, заживо, вниз головами. За них просила даже сама изнасилованная, просили деревенские, потрясенные жестокостью казни. Но Батыршин не стал даже обсуждать свое решение. Просто сказал над местом, где казнь совершилась, что таким будет наказание за изнасилование для любого дружинника.