Очищение - Олег Верещагин

– Не уходи, – попросил он, ткнувшись носом в основание шеи девчонки. – Я не хочу.

Маринка запустила пальцы в отросшие волосы Женьки, начала их перебирать – Женька тихо вздохнул, но, поняв, что сейчас не в шутку окажется в обмороке (пусть и от удовольствия), легонько отстранил Маринку и строго сказал:

– Я мыться пойду. Вода есть?

– Есть, есть, – она закивала, – все есть, ты не знаешь просто – у нас неделю назад подключили линию геотермальной станции! Буквально задаром и свет, и тепло… и на Новый Город хватает… Я тебе переодеться приготовлю, и мы тут закончим все. Алина Юрьевна еще вчера мне вызвалась помочь…

Женька улыбнулся ей и присел стянуть сапоги…

Свою квартиру Женька откровенно не узнавал. Он и за стол сел, удивленно оглядываясь, – ему казалось, что он попал в незнакомое помещение. Если честно, он не мог себе и представить, что Маринка способна создавать такой уют. А на столе словно бы сами собой появились чай, чашки, чайник с кипятком, даже нарезанный хлеб и брикетик мягкого желтоватого масла. И Маринка чем-то еще гремела на кухне. Деловито и весело. Женьке она и правда нравилась, понравилась сразу, когда еще он выручил ее из рук тех… тогда он думал «бандитов», а сейчас понимал брезгливо – просто жестокой шпаны… а что он ее любит, он понял еще когда она явилась к нему в больницу. Но вот так…

– Кто бы мог подумать… – Салганова тоже села за стол, подчинившись настоятельным просьбам-требованиям Женьки. Теперь она прислушивалась к возне на кухне и покачала головой: – Марина! Я же ее раньше знала… она так изменилась…

– А что тут странного, Алина Юрьевна? – Женька отпил чаю и глубоко, удовлетворенно выдохнул: – Ухх, хо-ро-шо-о-о…

– Сама на себя не похожа… Она была такая боевитая! – В голосе Салгановой было удивление.

– Алина Юрьевна, а в чем эта боевитость выражалась? – задумчиво спросил Женька. Сдунул над чашкой парок.

Женщина поглядела на него удивленно:

– Ну как же? Вам, мальчишкам, спуску не давала, как сейчас помню… ты-то ее не знал, а я…

– Алина Юрьевна, – мальчик улыбнулся, – а вспомните лучше – мальчишки ей спуску тоже не давали? – Женщина удивленно промолчала, и Женька обстоятельно пояснил: – Ее же никто и пальцем не тронул ни разу. С девчонкой драться – это же позорище. Да и взрослые сразу наезжать… то есть, простите, упрекать станут. Вот она и была… боевитой. – В слове прозвучала откровенная насмешка.

Салганова укоризненно покачала головой:

– А ты хочешь сказать, Женя, что с девчонками надо, как с мальчишками? Они же девочки!

– Серьезно? – усмехнулся Женька. – Но тогда пусть и вели бы себя, как девочки. А то, Алина Юрьевна, простите, но ваш пол очень неплохо устроился вообще. Если что-то надо получить – у нас равноправие. А если речь заходит про настоящее соревнование – сразу вспоминают про свои особые права и про слабый пол. А как же? «Женщинам надо уступать!»

– Но, Женя, подожди… – растерянно и даже возмущенно начала Салганова, однако мальчик перебил ее – неожиданно жестко:

– Нет уж, это я вас прошу подождать и послушать, что мужчина говорит. – Она осеклась и вгляделась в лицо Женьки неверяще, но тот был совершенно серьезен и говорил веско, спокойно: – Вот сейчас на большей части суши на самом деле равноправие. Истинное и полное. Обеспечивать ваши раздутые права некому. Все, как установлено природой. И что? Вас продают, бьют, насилуют… едят, наконец. Просто потому, что вы слабей, хуже умеете планировать, не можете драться по-настоящему и верно дружить между собой. Вот вам равноправие. Все на своих местах. Нравится вам это? Не молчите, Алина Юрьевна, я спросил, нравится ли вам воистину равноправие?

– Нет, – коротко ответила женщина, отводя глаза.

– Вот и мне не нравится, – неожиданно сказал Женька. – Потому что меня женщина родила и потому что я Маринку люблю. Я ее спас. Видели бы вы, как она за меня цеплялась, как плакала… Поэтому кончилось равноправие. Вы – слабый и прекрасный пол. Мы – сильный пол. Так и будет впредь, и больше никакого бардака мы не допустим. Хотя, – Женька усмехнулся, – мужчин осталось так мало стараниями равноправных, что и вам тоже и стрелять, и воевать в ближайшее время еще много придется. Хотя бы чтобы защитить детей. Которые, кстати, тоже, простите, ни хрена никаких прав не имеют. Потому что – заготовки людей, а не люди… Это я вам как дитя говорю. Готов выслушать ваши возражения, Алина Юрьевна.

Женщина молчала. Мальчик подождал какое-то время, а потом сказал весело:

– Налейте нам еще чаю тогда! – И повысил голос: – Марин! Хватит, садись сюда!..

Кровать в квартире была одна. С перестланным бельем, с большим пушистым пледом, легким и теплым, в бело-голубом пододеяльнике. Женька думал, что уснет сразу, как только ляжет… и, наверное, так и было бы… но, когда он уже улегся и потянул плед, до него всерьез дошло, что Маринка все еще тут. Она стояла у окна и как раз сейчас задернула плотную штору. Стало темно-темно, и она сказала:

– Все небо в тучах…

– Марин, если ты не… – торопливо начал Женька, привстав на локтях. В темноте что-то зашуршало, щелкнуло. Потом уже рядом послышался голос девчонки, в котором прозвучал смешок:

– Подвинься, – а потом (Женька окаменел под одеялом, забыл, как дышать, и даже глаза закрыл) – тихий шепот рядом: – Иди сюда, Жень. Иди, иди. Я так хочу. Ну?

Женька, обомлев, перевалился на бок, протянул руки и почти судорожно обнял ими что-то сильное, теплое и – родное…

Она проснулась первой. Тяжелые шторы были слабо подсвечены снаружи, хотя часы на столике показывали уже почти восемь. Свет казался коричневым, но не неприятным, мягким таким. Он заполнял комнату, тихий, спокойный, неподвижный.

Простыню надо будет поменять, вдруг подумала она, и это была первая не сонная мысль. Женька увидит, будет стыдно… но тут же поняла, что это глупость. Женька теперь ее… муж? Получается, да. Как-то оформить это надо? А им уже можно? Она читала новые законы, но не помнила, что там – про возраст, про регистрацию… Но Женька должен знать.

Она чуть повернулась. Женька во сне обнимал ее за талию и сейчас не отпускал, хотя и не проснулся. Он залез под одеяло почти с головой, торчали только русые вихры на макушке. Маринке ужасно захотелось дунуть на них или подергать. Но Женька спал так глубоко и тихо, что она поняла вдруг: «Он правда очень устал. Ото всего. Пусть спит».

Она отпросилась на сегодня в своем подразделении Трудовой армии, идти надо было только следующим утром. Хорошо бы и Женька сегодня никуда не ушел. Она сейчас тихо-тихо встанет, приготовит завтрак из чего есть, а уж потом разбудит его. А потом… Она почувствовала, что краснеет. Ей понравилось то, что было вечером.

Марина чуточку подсползла обратно под плед, устроилась осторожно поудобней. Женька спал. Он был теплый и уютный, и ей вдруг захотелось плакать от чувства этого тепла, от защищенности. И от жалости – неожиданной жалости к маме, которую некому было защитить.