Сила меча - Дмитрий Тедеев

Я так и сказал об этом Олегу.

— Хочу, чтобы это было по–настоящему! Спасибо, Олег Иванович, что пришли ко мне. Я страшно соскучился по маме, Светульке, по Киеву, по вам. Я очень хочу вырваться из Фатамии, вернуться в Киев! Хоть на минуту. Хотя бы повидаться с мамой. Это можно сделать?

Олег опять не спешил почему‑то отвечать, и сердце у меня замерло от тяжёлого предчувствия. С чего это я размечтался? Разве может быть в этом мире надежда хоть на что‑нибудь хорошее? Разве если бы Олег мог помочь, не сказал бы об этом первым?

Но Олег после небольшого раздумья ответил утвердительно.

— Можно, малыш, можно. Вернуться в Киев можно. Причём – не “на минуту”, вернуться можно навсегда. Но…

— Что “но”?! Что мне надо сделать, чтобы вернуться?! Скажите, Олег Иванович! Я всё сделаю! Я знаю, вернее, догадываюсь, что это будет трудно…

— Очень трудно.

— Я справлюсь! Я изо всех сил постараюсь! Олег Иванович! Пожалуйста! Что надо делать? Я больше не могу… Здесь…

Я разрыдался. Я почему‑то никогда ещё не плакал в Фатамии, это случилось сейчас впервые. Наверное, меня всё время удерживало от слёз постоянное чудовищное напряжение. Заплакать означало проявить слабость, а проявить в Фатамии свою слабость означало умереть.

Теперь, когда рядом был Олег, напряжение меня неожиданно отпустило, и слёзы полились ручьём. Перед Олегом не нужно удерживаться от слёз, не нужно изображать из себя супермена. Он знает, что я вовсе не супермен, а просто пацан, попавший в беду. Пока рядом Олег, можно хоть ненадолго расслабиться. Он не даст мне погибнуть, защитит. Даже во сне. Тем более, что Сон этот может оказаться и не совсем сном. Он сам это сказал, а он меня не станет обманывать.

Я плакал и чувствовал, что плачу на самом деле, что это мне не только снится. Я чувствовал, что в любой момент, если захочу, могу теперь даже проснуться. Живой. Я не хотел просыпаться. Если я проснусь, Олег исчезнет. А сейчас Олег сидел рядом со мной и терпеливо ждал, когда я перестану плакать. Он ничего не говорил мне, только сжимал мою руку, но и это помогло мне придти в себя.

Когда наконец я немного успокоился, Олег опять заговорил.

— Если хочешь, Максимка, я объясню тебе, как ты сможешь снова оказаться в Киеве.

— Хочу, Олег Иванович, очень хочу! А когда это можно сделать?

— Да хоть сейчас… Подожди, не спеши радоваться, не всё так просто и не всё так хорошо. Я бы даже сказал – совсем не хорошо. Вернёшься ты туда уже совсем не тем человеком, каким был, когда тебя выкинуло в мир Фатамии…

— Я знаю…

— Да ничего ты не знаешь! Не перебивай! Так вот, даже самый простой и самый лучший для тебя способ вернуться – это тоже очень страшный способ. Надо вообразить себя на больничной койке. В “психушке”. В отделении для “буйных”. “Зафиксированным”, то есть привязанным к этой самой койке. Со страшным, неизлечимым диагнозом. В больнице, которая мало чем отличается от тюрьмы. С санитарами–садистами. С чудовищно болезненными и унизительными “лечебными процедурами”. И всё это время, когда ты воевал в своей Фатамии… Так вот, если ты вернёшься, окажется, что всё это время на самом деле ты был в “психушке”, а все твои приключения окажутся галлюциногенным бредом. И об этой твоей страшной болезни будут знать все твои близкие. И мама. Как тебе такая перспектива? Что лучше, быть могущественным вельможей или неизлечимым психбольным? Подумай.

Я замер. Я предполагал, что возвращение будет непростым. Но чтобы такое… Мама. Что будет с мамой, если я пойду на это? И вдруг меня обожгла страшная мысль.

— Олег Иванович! А что на самом деле происходит?! Что происходит в Киеве? Что, в Киеве я на самом деле сейчас в психушке? Фатамия на самом деле существует, или мне просто она пригрезилась в этом… “галлюциногенном бреду”? И что сейчас с мамой? Скажите, скажите, пожалуйста! Скажите правду!

— Скажу, малыш, скажу, успокойся. Успокойся и слушай внимательно. Я тебе говорил уже, что всё не так просто. Однозначного ответа на твой вопрос нет. От тебя самого зависит, каким будет ответ. Успокоился? Ну так вот. Мир Фатамии и мир Киева – это два совершенно разных мира. А два разных мира не могут существовать в реальности одновременно. По крайней мере – для одного человека. Какой мир ты для себя выберешь, этот и будет реальностью. А другой станет галлюцинацией, сном.

— Если я выберу Киев, Фатамия станет галлюцинацией?

— Совершенно верно, малыш. А явью станет то, о чём я тебе говорил. Ты спрашивал, что с мамой. Не буду скрывать от тебя, маме очень тяжело далась твоя болезнь. Маринка очень изменилась, почти всё время плачет, постарела моментально. Так что если ты выберешь Киев, тяжело будет не только тебе одному.

— А если… А если я выберу Фатамию? Что тогда будет с мамой?

— Если ты выберешь Фатамию, то реальной будет только Фатамия. А мир Киева окажется иллюзией, ложным воспоминанием, тем, чего нет и никогда не было. Останется только Фатамия и ты наедине с ней – мальчишка, не помнящий своего прошлого, на которого снизошло свыше… или наоборот, снизу… в общем мальчишка, неожиданно получивший сверхъестественные способности и пробившийся благодаря этим сверхспособностям к самым вершинам власти и богатства. На зависть всем окружающим.

— А… мама?

— Ну, я же сказал, малыш. В мире Фатамии мамы у тебя нет.

Я вновь замер. Мне опять хотелось плакать, но слёз уже не было. Что лучше, увидеть маму непрерывно плачущей от горя старухой или вообще отказаться от неё, фактически убить?

— А если… Олег Иванович, а из этой самой… “психушки” можно будет потом выбраться? Ведь мама тогда… Она ведь сможет опять стать…

Я запутался. Мне не хватало слов. Но Олег пришёл ко мне на помощь. Он всегда приходил ко мне на помощь, когда мог. Вот и сейчас пришёл. Даже из далёкого, несуществующего для Фатамии мира.

— Можно, Максимка. Из психушки выбраться – можно, хотя это и очень трудно. И маме тогда действительно станет легче, хотя всё пережитое даром для неё всё равно не пройдёт.

— Олег Иванович! Тогда я решил! Киев! Вы поможете мне, расскажете, как вернуться, как из психушки выбраться?

— Да, Максим. Сейчас. Подожди…

Олег замолчал. Неожиданно лицо его стало напряжённым, зрачки расширились, на шее вздулись вены. Я вдруг с ужасом заметил, что его фигура начала таять в воздухе, становиться полупрозрачной.

— Не могу… удержаться… помоги… — не столько услышал, сколько угадал я его хриплый, натужный голос, в котором была боль, мука, нечеловеческое напряжение.

— Олег Иванович! Не уходите! Как мне помочь? Что нужно делать? – отчаянно заорал я. Фигура Олега становилась всё прозрачнее и почти совсем уже превратилась в еле заметную тень, его губы шевелились, он силился что‑то сказать мне, но я уже ничего не мог разобрать.

Я вцепился в Олега мёртвой хваткой. Не руками, чем‑то другим. Я и сам не знаю, чем я пытался удержать его тогда. Меня пронзила острая нестерпимая боль, какая‑то чужая, безжалостная сила вырывала у меня Олега, выкручивала, выламывала всего меня, не тело, что‑то другое, гораздо более важное, чем тело. На меня одна за другой накатывались волны, посланные чужой силой, недовольной тем, что я упрямо не выпускаю Олега. Волны страха, боли, отчаяния, безнадёжности, тоски одна за другой захлёстывали, пронзали меня, швыряли и крутили как щепку, я падал в чёрную, холодную пустоту, растворялся в ней, меня жгло адским пламенем, живьём разрывало на миллионы частей, и каждая часть, умирая, заходилась в крике от боли и ужаса.