Люди с солнечными поводьями - Ариадна Борисова

Силису нравилось слушать разговоры жены с детьми, но некогда было засиживаться долго. Вчера он заказал Тимиру хомус – подарок для маленького певца Дьоллоха, а теперь и сам торопился выполнить обещанное – люльку для крохи Илинэ.

Собираясь приступить к новой работе, Силис всегда вставал из-за стола немного голодным, чтобы ничто не мешало дышать глубоко и вольно. Доброе начало дела требует легкого дыхания. Ну и от настроения, конечно, много зависит. А душа Силиса сегодня улыбалась.

– Ладно, ребята, пошел я укреплять себя в мастерстве по закону ытыка, – усмехнулся он, поднявшись из-за стола.

Плотницкий «угол» располагался справа от очага. Силис удобно уместился на скамье со спинкой и с удовольствием огляделся. Матовым глянцем отдавало матерое дерево балок, масляно лоснились потемневшие от времени лиственничные столбы. Дощатые полки с рабочим хозяйством ломились от заготовок долбленых мис и чаш разного размера и предназначения. Рядом стояли седельные луки, подбитые мехом лыжи, сверху лежали поделки к охотничьим снастям, черенки и рукояти. Все изгибистое, вогнутое, коленчатое было вырезано из белой березовой плоти. Здесь же находилось разнообразное снаряжение плотника от топоров до скобелей. На верхних полках размещалась священная кумысная посуда, украшенная нарядной резьбой, пропитанная от растрескивания маслом: широкие братины, круглобокие чороны на одном подчашном стояльце или трех ножках-копытцах, ковши с длинными ручками и дырчатыми головками, служащие для кропления земли и огня на обрядах.

Люльку Силис решил вытесать из высушенного березового комля. Цельную, без шпонок и клея, как лодку-долбленку. Выкатил чурбак на свет, поставил перед собой на низкий столик.

Теплое дерево будто светилось изнутри, на срезе золотились пять десятков колец. Древесная душа долго не умирает, переходит в смастеренные вещи. Силис тихо обратился к березе:

– Госпожа из дерева и солнца! Разреши мне твой покой нарушить, в гибкое проникнуть волокно. Долю славную тебе готовлю: будешь ты отныне человека в чреве своем солнечном носить. В колыбели, гнездышке веселом дитятко невинное возьмешься, как в руках целебных, колыхать. Аромат твой терпкий, материнский пусть окутает ребенка нежно, чтобы рос он в ласке и тепле!

Оглаживая заготовку, Силис, как обычно, подождал, когда руки сроднятся с деревом, ощутят себя его ветвями. А лишь пришло знакомое чувство, испытал прилив сил. Словно кровь смешалась с ожившими древесными соками и потекла быстрее. Отдалились голоса и домашний шум, мастер углубился в работу и добрые думы… Но память почему-то опять повернулась к напастям в долине, и улыбка в душе начала медленно гаснуть.

Осенью Бури назвали этот год эленцы. Надолго останется он в сердечных памятных корнях. Кто-то страшно позавидовал населению Перекрестья живых путей. Людская зависть способна на самые черные злодеяния. Если же она не людская, а дьявольская, о чем даже подумать жутко, то и подавно…

Силис подосадовал на себя: кто ж допускает плохие мысли, когда ладит младенческое гнездо?

Близнецы увидели, что отец сидит без дела, тотчас прибежали и взобрались с обеих сторон на колени.

– Казку, – потребовал Чиргэл.

– Казку, – внимательно глядя на губы братца, повторил менее бойкий Чэбдик.

– Ясно, сказку, – вздохнул Силис и задумался. – О чем же вам рассказать? Ну, давайте о березе.

Двойнята серьезно кивнули. В их крупных, как у отца, породистых головенках хранилось пока маловато слов и понятий, но березу они знали. Из этого дерева Силис выточил мальчишкам деревянных коней на качающихся полозьях.

Не особый мастак петь, он решил все же потешить сыновей сказкой-песнью.

В стародавнее славное время, когда лес был невинный и тихий, у березы белела кора, словно кожа у девушки нежной – от верхушки до самого комля ни морщинок, ни пятен на ней. Возвышалась она в украшениях, в своем новом узорчатом платье, будто праздник встречать собралась. Любовалась сосна на березу, не скрывали восторга ни пихта, ни дремучая темная ель… Но однажды осенняя буря по аласу зеленому мчалась и, со свистом недобрым кружа, оглядела березку ехидно, да вдруг так громогласно вскричала, что попадали птахи с ветвей: «Ох, надменная эта береза! Разоделась, смотри-ка, – невеста! Мол, никто не сравнится со мной! На аласе с красавицей гордой кто заметит невзрачных подружек – елку, пихту, смуглянку сосну? Им, дурнушкам, теперь остается сокрушаться в досаде и плакать, не дождавшись к себе женихов!»

Удалось дело черной буре, а когда наконец улетела, ахнул лес и вздохнула земля: вся нагая стояла береза – ни узорного летнего платья, ни венца, ни нарядных серег! Нечем даже прикрыться бедняжке, робко голые ветки повисли, а на некогда белой коре лес увидел как будто ожоги – жгучей зависти черные метки, что оставили взоры других…

– Кому такие нравоучительные сказки рассказываешь – себе или малышам? – засмеялась, незаметно приблизившись, Эдэринка.

– От твоих назиданий отстать боюсь, – усмехнулся Силис. – Поучать-то, сама знаешь, всегда приятно.

– Похая казка, – надув губы, сказал Чиргэл.

– Похая, – подтвердил Чэбдик.

Дети мало что поняли, но уловили отцовскую печаль.

– Ты что-то важное хотела мне сообщить, – напомнил Силис.

Эдэринка отмахнулась:

– После, после…

С раскрасневшимся лицом достала из закутка заранее припасенные маленькие подарки невесткам – горшочки для снадобий, связки жильных ниток, другую нужную мелочь. Помогая внукам одеться, и им что-то сунула в руки. Ревнивые близнецы заметили, мигом сползли с отцовских коленей. Заканючили, дергая мать за подол:

– Нам дай!

Старшие попрощались с отцом, остальные убежали на улицу. Вскоре юрта опустела. Эдэринка ушла за левую занавеску усыплять малышей. Мастер снова взялся за топорик и тесло.

…В полночь вокруг Силиса ярко горело несколько сальных плошек. Дом спал. Дева Луна тщилась заглянуть в юрту, минуя чудесный лес, нарисованный инеем на пластине окошка.

Люлька для Илинэ была почти готова. Детское гнездо ловко легло в двухдвадцатом годичном кольце березы. Загнутое острой ложкой-теслом лезвие топорика мягкими ударами выбирало с покатого дна последние слои лишней древесины. Выкапывало отверстие-сток, чтобы младенец всегда оставался сухим. В изголовье Силис вырезал отдушину для свободного дыхания темени, с боков – полукруглые выемки для кормления грудью. С левой стороны берестяного навеса привязал ножницы. Над колыбелями девочек ножницы подвешивают и как талисман, отгоняющий злых духов, и как посыл к извечному женскому заделью. Поддон мастер снабдил пологими поперечинами для укачивания. Высверлил, выгладил по краю нехитрый узор.

Днище нянька Лахса застелет толстым слоем стружек, мелко порубленного сена и толченой древесной трухи, набросит поверх жеребячью пеленку. Девочке, прикрытой меховым одеяльцем, крест-накрест зашнурованной креплеными к люльке ремешками, будет тепло и мягко. Слева направо вертя над колыбелью курящуюся ветку можжевельника, Силис проговорил короткое заклинание.