Ларец Марии Медичи - Еремей Парнов

В конце августа 1784 года в садах Версаля произошла загадочная сцена. Около полуночи в залитую луной рощу, крадучись, пробрался переодетый садовником кардинал. В очаровательном уголке, полном благоухания и неясных шорохов, где лунный свет едва пробивается сквозь листву и, почти ничего не освещая, серебрил только легкую паутинку, де Рогана уже ждала стройная женщина в белой мантилье, с наброшенным на голову белым покрывалом. Сильно взволнованный, с оглушительно бьющимся сердцем кардинал шагнул к королеве – к кому же еще! – и упал на колени.

– Вы знаете, что это означает?.. – прошептала дама в белом и протянула ему синюю в ярком лунном свете, а на самом деле пунцовую розу.

Кто, как не Роган, знал язык цветов? Он схватил розу, прижал ее к сердцу, но только собрался заговорить, как знакомый голос ла Мотт шепнул ему на ухо:

– Уходите, уходите! Принцесса Елизавета и графиня д’Артуа идут сюда.

Белая тень исчезла среди подстриженных деревьев, и кардинал поспешил присоединиться к закадычному другу своему, барону де Планта, ожидавшему его у фонтана, и ла Мотт, которая шла за ним следом.

Неужели он всерьез мог поверить, что гордая австриячка, королева и дочь королей, удостоила его свиданием и подарила ему знак любви?

Но разве не видели Марию-Антуанетту на балах оперы? В маске? Самозабвенно отдающуюся колдовскому течению музыки? Или в кабриолете – одну, без свиты, королевской рукой правившую лошадьми? Разве не заставали ее на терраске, где она тайно от всех уединялась, чтобы всласть надышаться благоуханием ночи и послушать музыку французской гвардии? А одинокая скамейка, запрятанная в шпалерах подстриженного кустарника, на которой королева в белом перкалевом платье и простой соломенной шляпке с замиранием сердца подстерегала случайное приключение? Одним словом, у кардинала были основания верить своим глазам и тому, что у залитого луной сверкающего фонтана, на фоне беломраморной его чаши, розан оказался пунцовым.

Между тем обстоятельства госпожи де ла Мотт совершенно переменились. Если до тех пор она жила крайне скудно на ренту, которую увеличили до 1500 ливров, и случайные пожертвования, то теперь у нее появился отличный экипаж, рысаки лучших заводов, а в ее доме стали часто бывать такие люди, как маркиза Сессеваль, аббат Кабр, советник парламента Рулье д’Орфейль, интендант Шампаньи граф д’Эстен и главный сборщик Дорси.

Либо судьба действительно улыбнулась ей, либо она из последних сил тщилась выдать желаемое за действительное. Причиной последнего могла быть, конечно, гордость, но, скорее всего, тут был смелый расчет. Ведь сама она говорила, что «есть только два способа выпрашивать милостыню: на церковной паперти или сидя в карете».

Но как бы там ни было, после ее поездки в Бар-сюр-Об о ней заговорили, как о богатой женщине. Это был, безусловно, умный шаг, ибо в Бар-сюр-Об ее еще помнили перебивающейся с хлеба на воду, на грани нищеты.

Теперь же она появилась в платьях лионского бархата, расшитых шелками, в блеске бриллиантовых украшений, а ее новомодный дорожный сервиз из серебра отличался необыкновенной тонкостью рисунка. Более того, она заплатила все долги, вспомнив даже тех кредиторов, которые давно забыли о ней.

Откуда пришло к ней такое богатство? Может быть, от благодарного кардинала? Роган действительно обладал колоссальным состоянием. Одно лишь аббатство Сен-Васт приносило ему 300 тысяч ливров. Кроме того, он получал 30 тысяч аренды за земли в Кунре, да и великолепный Савернский замок давал немалый доход. Но расточительность принца превышала любые доходы. За короткое время он успел наделать долгов на два миллиона ливров. Мог ли этот щедрый и беспечный вельможа не облагодетельствовать женщину, которая доверилась его покровительству? Женщину, которая столь успешно служила Рогану-честолюбцу и Рогану-сладострастнику? Стоит ли удивляться поэтому неожиданному богатству госпожи ла Мотт?

Тем временем придворные ювелиры Бемер и Бассанж явили изумленному Парижу свой последний шедевр: бриллиантовое ожерелье. Камни, великолепно отшлифованные, были подобраны с исключительным вкусом, что по меньшей мере удваивало их стоимость. Особое внимание обращали на себя три из них: два голкондских голубой воды по восемнадцать каратов каждый и сравнительно небольшой алмазик удивительного цвета разбавленного водой бордоского вина. Один лишь он мог составить для какого-нибудь провинциального дворянчика целое состояние. Бемер и Бассанж хотели за свое ожерелье 1 600 000 ливров. Оно было поистине предназначено для королей, но не всякий король мог позволить себе купить его.

Ювелиры неоднократно предлагали свой шедевр Марии-Антуанетте, но всякий раз встречали отказ. Все же у них создалось впечатление, что королева хотела бы получить ожерелье. Да и какая бы женщина могла отказаться от него?! Очевидно, это соображение заставило ювелиров действовать через короля. И в тот день, когда Мария-Антуанетта счастливо разрешилась от бремени, в ее голубую спальню робко шел неуклюжий, виновато улыбающийся Людовик.

– У меня есть для вас подарок, – понизив голос, сказал он и тут же раскрыл великолепную шкатулку, в которой и было то самое ожерелье.

Но королева повела себя совсем не так, как он был вправе ожидать.

– Уберите это, – презрительно сказала она и не без раздражения произнесла гневную речь в адрес женщин, которые готовы разорить ради своих прихотей государства.

Людовик слушал ее, раскрыв рот. Он не мог поверить, что перед ним та самая принцесса, которая однажды спросила его: «Чего, собственно, хотят все эти бедняки?» – «Хлеба, – снисходительно объяснил он. – Они, видите ли, голодают», – «Да? (Король навсегда запомнил ее широко открытые, удивленные глаза.) Почему же они не едят тогда пирожных? Это ведь намного вкуснее…».

Теперь она что-то говорила о благе нации раздраженно и зло. А закончила совсем уже непонятно:

– Уж не для того ли, чтобы Бемер водил в оперу девиц, украшенных бриллиантами, вы хотите заплатить ему за эту глупость? Право, зачем было собирать ожерелье из камней, которые легче продать по отдельности?

Пылавшие щеки королевы вдруг побледнели, и она в изнеможении откинулась на подушки. Сиделка пощупала пульс и, найдя его усиленным, стала умолять короля удалиться. Он тут же покинул спальню, осторожно прикрыв за собой двери. Странный и, надо сказать, оскорбительный для его особы гнев королевы сильно озадачил Людовика.

Все, конечно, можно было объяснить нездоровьем. Или тайным желанием, особенно острым из-за того, что исполнить его пока было трудно, ибо казна обременена долгами, а чернь только и говорит о расточительстве двора.

Ювелиры, однако, не отчаивались. Продемонстрировав ожерелье в европейских столицах и не найдя покупателей, они вновь попытались продать его французским королям. На этот раз они решили действовать исподволь. Выбор пал на ла Мотт. Прослышав об успехах графини, Бемер прибег к ее посредничеству, посулив за то ценные подарки. Но она холодно отклонила предложение, и дело на том застопорилось.

В это время распространился слух, что посланник де Суза ведет переговоры о покупке ожерелья для португальской королевы. Это вновь всколыхнуло в свете интерес к чудесным бриллиантам. Чувствовалось, что между коронованными дамами Европы идет подспудная борьба за обладание ими.