Ларец Марии Медичи - Еремей Парнов

Пребывание за границей: Румыния и Венгрия – освобождал. Какие имеете правительственные награды: орден Славы III ст., медаль “За взятие Бухареста”, медаль “За победу над Германией”. Отношение к воинской обязанности и воинское звание: невоеннообязанный (инвалид войны), сержант. Семейное положение в момент заполнения (перечислить членов семьи с указанием возраста): жена, Стапчук А.П., – 1918 года рождения».

Обе фотографии (3x4), приклеенные к листку по учету кадров и взятые из паспортного стола милиции, запечатлели облик сравнительно молодого Стапчука: мохнатые насупленные брови, несколько запавшие глаза, широкий нос, выдающиеся скулы, скошенный подбородок.

Люсин возвратил участковому документы и попросил его подготовить все необходимые для всесоюзного розыска материалы.

– Не забудьте дать особые приметы: припадает на левую ногу, в левом глазу бельмо, волосы имеет темные с медным отливом, – добавил он.

Людовик, принц из дома Роганов, был представителен, умен и честолюбив. Он добился многого и, может быть, достиг бы еще большего, если бы не изнеженность, любовь к роскоши и жажда наслаждений.

Мария-Антуанетта дарила его яростной ненавистью, причины которой объяснялись различно. Друзья Рогана рассказывали, что во всем виновато письмо принца к герцогу д’Эсильону: будучи королевским послом в Вене, Роган изобразил в этом письме императрицу Марию-Терезию (мать будущей королевы Франции) не совсем так, как той этого бы хотелось. Правда, речь шла всего лишь о политике, а не о личных достоинствах королевы как женщины, и тем не менее, когда благодаря придворной интриге письмо было разглашено, и дочь, и мать возненавидели де Рогана. Так, но крайней мере, уверяли его друзья.

Недруги же упоминали обычно о каких-то нескромных ухаживаниях, которыми принц не только преследовал юную супругу своего короля, но имел еще наглость и легкомыслие хвастаться.

Версия эта выглядит довольно правдоподобно, если принять во внимание свойственные Рогану тщеславие, самонадеянность и волокитство. Но, как бы там ни было, королева искренне ненавидела его, а он, хотя и страдал в душе от ее ненависти и отвращения, чуть ли не бравировал этим. Он подымался все выше и выше по ступеням придворной иерархии, но каждый раз это случалось вопреки королевской воле. Его сделали великим милостынераздавателем, кардиналом, настоятелем аббатства Сен-Васт-д’Арра, провизором Сорбонны. Но ненависть австрийской принцессы, ставшей королевой Франции, стала неумолимой преградой в дальнейшем его блистательном продвижении. Он не мог играть первых ролей при дворе, несмотря на то что во всей Мироне было мало кавалеров, которые могли бы поспорить с ним древностью и знатностью рода.

Когда он, склонный к бурным проявлениям и отчаяния и восторга, попытался оправдаться перед королевой и раскрыть свою душу, его резко оттолкнули. Все его надежды разом увяли. Он с головой окунулся в путешествия, любовные интриги и ученые занятия, избрав себе в наставники божественного Калиостро. Если эликсир долголетия действительно существует, то можно было не очень спешить, можно было позволить себе подождать. В конце концов принц де Роган мог рассчитывать на то, что займет подобающее ему место при следующем царствовании.

В это-то время ему и была представлена некая особа, происходившая по прямой линии, через графов Сен-Реми, от короля Генриха II и носившая поэтому фамилию Валуа.

Как похожа была эта удивительная женщина на самого де Рогана! Умна, обаятельна, предприимчива, а испытанные ею приключения только прибавляли к этим великолепным качествам романтический блеск, пусть даже с несколько сомнительным оттенком.

Ее отец, растратив остатки некогда весьма значительного наследства, однажды ночью тайно покинул свои заложенные и перезаложенные владения, оставив в корзине под окнами соседнего фермера самого юного из своих отпрысков. В этом бегстве, которое, увы, не взволновало Европу, хотя и неприятно озадачило кредиторов, последнего из Валуа сопровождали сыновья и беременная жена. Кое-как добравшись сперва до Парижа, а затем и до Булони, он неожиданно заболел и был, как бездомный бродяга, принят в больницу Hotel Dieu. Кроме пергамента, удостоверявшего, что их скончавшийся отец был потомком Генриха II, дети ничего не получили.

Однако сироты не оказались брошенными на произвол судьбы, поскольку тронутая печальной участью знатной семьи маркиза Буланвилье взяла их под свою опеку. Подкинутая в корзине девочка выросла и стала красавицей, что, бесспорно, помогло ей выйти замуж за графа де ла Мотт, служившего тогда в жандармах. Позднее, представив доказательства своего высокого происхождения, графиня де ла Мотт выхлопотала себе ренту в 800 ливров.

Эти рассказы совершенно пленили Рогана. Он оказал молодой графине свое покровительство, облагодетельствовал ее и не замедлил сделать своей любовницей.

Только одно облачко несколько омрачило эту начинающуюся идиллию. Представленная учителю молодая дама произвела на него самое невыгодное впечатление. Калиостро сразу же угадал в ней авантюристку и предостерег беспечного принца. Ла Мотт все поняла и затаила против Калиостро ненависть, которой предстояло вскоре дать свои плоды.

Между тем судьба благоприятствовала графине. Ей протежирует принцесса Елизавета, сестра короля, у нее прекрасные знакомства при дворе. Но она стремится к большему, добивается еще более высокого покровительства. И вот однажды Роган узнает от нее, что общие их ожидания увенчались блистательным успехом.

Королева будто бы не только приняла прошение из рук ла Мотт, но пожелала видеть ее у себя, более того – обещала ей свою дружбу. Кардинал пришел в совершеннейший восторг и тут же стал умолять графиню о посредничестве между ним и королевой, что и было ему благосклонно обещано. Уже через несколько дней она сообщила кардиналу, что он может написать королеве письмо. Он незамедлительно написал его и получил ответ, который никак нельзя было назвать враждебным. А это уже было успехом. Вскоре между королевой и Роганом установилась через посредство госпожи ла Мотт деятельная и постоянная переписка. Вначале холодные и сдержанные письма королевы сделались постепенно более приветливыми. Тон их не только не напоминал более о прежней ненависти или даже презрении, но как бы намекал на что-то, поощрял кардинала к решительности. Склонный к шараханьям из одной крайности в другую, кардинал вообразил, что любим королевой Франции.

И почему бы нет? Разве не был он знатным и очаровательным кавалером, рядом с которым полный и вялый король казался простолюдином?

Но странно: великий милостынераздаватель ex officio[20]мог часто видеть свою королеву хотя бы мельком, и она ни разу не подала ему ни малейшего знака, что отношения их в корне переменились. Неужели это не смущало Рогана? Или он был настолько самонадеян, что не придавал столь двойственному поведению ее никакого значения?

Ясно только одно. В самом начале переписки нетерпеливый кардинал уже просил свою королеву, разумеется, через ла Мотт, о личной аудиенции. Просьба эта была удовлетворена неожиданно быстро, но опять-таки несколько странным образом.