Рудольф Нуреев. Жизнь - Джули Кавана

Как-то в воскресенье в начале декабря Рудольф переходил Кингс-Роуд, когда в него врезался человек на мотороллере, задев ему ногу. Чтобы находиться ближе к зданию «Королевского балета», он поселился в доме матери Марго на Бэронс-Корт, где поселилась сама балерина после того, как Ариас перестал быть послом в Лондоне. Тито, который принимал все больше участия в политике Панамы, «девяносто процентов времени» проводил не в Лондоне. И Эрик тоже уехал на несколько месяцев. Он танцевал с труппой Баланчина в Нью-Йорке, из-за чего ряд журналистов «прилежно написали о том, что выздоравливающий Нуреев живет в доме кавалерственной дамы Марго». Колетт Кларк, в числе многих друзей и коллег, считала, что у них роман. Навестив Марго в ее гримерке после спектакля, она очень удивилась, застав там Тито, которого она до того не встречала больше года. «Боже, Тито, мальчик мой, что ты здесь делаешь?» И он ответил: «После того, как я прочел в газете, что он поселился в ее квартире, я подумал, что мне пора вернуться».

Во время их разговора Марго «сосредоточенно» пудрила нос, глядя в зеркало. «Впервые на моей памяти она не сияла и не улыбалась Тито… Она была мертвенно-бледной».

По мнению Колетт, тот эпизод говорил сам за себя. «Она явно была влюблена в Рудольфа. Она светилась изнутри и без конца говорила только о нем». Конечно, колоссальная перемена в сценическом образе балерины, то, как, по выражению Нади Нериной, она «каким-то образом стала очень женственной и расслабленной, как колебалась и теряла голову», многим казалось достаточным подтверждением того, что у нее с Рудольфом роман. Однако многие были убеждены, что Фонтейн и Нуреева по-прежнему связывают чисто платонические отношения. К числу тех, кто так считал, принадлежала Джоан Тринг, которая после кругосветного турне стала постоянной личной помощницей Рудольфа, находилась при нем неотлучно по 24 часа в сутки и уверяет, что пара редко оставалась наедине. «Я готова поверить, что такое могло случиться, но не понимаю, где и когда. Почти все ночи мы втроем ужинали у меня дома на Эрлс-Корт, а иногда Рудольф швырялся в нас тарелками, потому что ему хотелось выйти и снять себе мальчика. Марго была похожа на меня, она почти все время обращалась с ним как с ребенком»[72].

Обсудив этот вопрос, соседи по Норфолку, Фредерик Аштон и Кит Мани, пришли к выводу, что ничего не было. Когда 80-летнего Аштона спросили об этом, он не изменил своего мнения. «Не думаю, что он пробудил в ней что-то сексуальное… Нет, не думаю. Вы всегда любите того, с кем танцуете, в тот момент, когда танцуете; от вас должны исходить флюиды, которые передаются публике. Так же я по-настоящему любил Карсавину, когда танцевал с ней; и Карсавина, должно быть, так же любила Нижинского».

Рудольф, как Марго, безусловно, знала, был страстно влюблен в Эрика. Но он не впервые участвовал в «любовном треугольнике» с мужчиной и женщиной старше себя – более того, в случае с Толчиф и Бруном казалось, что соитие было инстинктивным первым шагом к впитыванию стилей Баланчина и Бурнонвиля. Когда его спрашивали напрямую, Рудольф одним говорил, что он не занимался любовью с Марго («Нет. Я опоздал на автобус», – ответил он Колетт), а другим – что занимался, и даже утверждал, как о Ксении и ряде других женщин, что она забеременела от него. В 1990-х г., наглядно рассказывая своему помощнику о гетеросексуальности, Рудольф говорил: «Может быть, мне нужно было жениться на Марго. Но у меня было много женщин, и все было похоже на твой водный салат[73]. Трах-трах-трах… все продолжалось часами». Его замечание само по себе может служить веским доводом «против», поскольку не один поклонник хвалил Марго за крепость мышц тазового дна («Она способна завести меня сама по себе», – признавался другу Констант Ламберт)[74].

В то же время Марго, когда ее спрашивали, отрицала, что они с Рудольфом любовники: «Только этого мне не хватало». Ее брак был и без того достаточно сложным. Ради того, чтобы избавить Тито от ревности к прошлому, она упорно молчала о своих отношениях с Ламбертом. О нем она почти не упоминает в своей автобиографии. И все же, судя по многочисленным косвенным уликам, Рудольф никогда не представлял для Тито угрозы до такой степени, чтобы политик внезапно вернулся в Лондон. «Очень не похоже на Тито, – замечает Кит Мани. – Живо представляю, как Колетт бомбардирует Тито шутливыми намеками в гримерке; и если Марго была мертвенно-бледной, то только потому, что Колетт вторглась в запретную зону и могла разозлить Тито во время его «краткого визита». Мысль о том, чтобы Тито «снова поселился с ней» где бы то ни было, казалась ей абсурдной. Он просто не в состоянии был проводить на одном и том же месте больше 48 часов».

Джоан Тринг соглашается: «Тито ни за что не сказал бы «пора возвращаться». Ему было наплевать. Ему и в голову не приходило, что они могут спать вместе, да и вообще это не представляло для него угрозы. Ничто не представляло угрозы для Тито Ариаса».

Какими бы ни были причины для возвращения Тито, его присутствие на Бэронс-Корт вынудило Рудольфа вернуться в собственную квартиру, где, в ответ на домыслы в прессе, он делал снимки, как он пьет виски, «слушает Моцарта» и отдыхает, задрав забинтованную ногу. Многие приводили его слова: «Я вернулся сюда, потому что всегда люблю быть один». В тот вечер он пошел на премьеру «Комедии ошибок» в театре Олдвич, куда позже приехали Марго и Тито; Рудольф сидел рядом с Альфи Линчем, представителем нового поколения лондонских актеров – выходцев из рабочего класса. Режиссер Энтони Пейдж назвал Линча «типичным кокни, очень жизнерадостным, полным жизни». Тогда у Линча была интрижка с Рудольфом, и после спектакля они ушли вместе.

По мнению Колетт Кларк, если Рудольф и Марго не были любовниками, они «едва ими не стали». Впрочем, внимания заслуживает и точка зрения Аштона. Безудержная пылкость, которая убеждала всех очевидцев в том, что «между ними что-то есть», наблюдалась, лишь когда они танцевали вместе. Марго, по словам Кита, позволяла себе «влюбляться» в Рудольфа на сцене: «Это кажется мне правдоподобным… тем более я убежден, что в глубине души она считала: на сцене-то и идет настоящая жизнь». И Рудольф утверждал примерно то же самое: «Марго всегда говорила, что для нее настоящая жизнь начинается на сцене. Я совершенно с ней согласен. Мы функционировали между урывками настоящей жизни на сцене. Мы жили, только когда мы танце вали».

Примерно о такой страсти говорила муза Баланчина Сюзанна Фаррел, когда пыталась объяснить их собственную неузаконенную связь – «крайне плотскую и потому приносящую крайнее удовлетворение, [но] более пылкую, более нежную и более «более», чем большинство связей». «Любовный роман без шрамов», «доведенный до конца на сцене» – так Эрик описывал свои отношения с Карлой Фраччи, но он был слишком замкнутым танцовщиком, «слишком поглощенным собственным совершенством», как говорит Арлин Крос, чтобы излучать физическую страсть. «Он остается Эриком Бруном, возможно, единственным танцовщиком-звездой, который не способен изобразить любовь к женщине».