Интегральная духовность. Новая роль религии в современном и постсовременном мире - Кен Уилбер

И тем самым были установлены все декорации для великой левосторонней войны между модернизмом и постмодернизмом в гуманитарных науках. И вот что произошло. У нас есть две культуры: левосторонняя культура гуманитарных наук и правосторонняя культура естественных наук. Нескончаемая битва в правостороннем мире всегда была и продолжается между различными вариациями атомизма и различными вариациями системного мышления – и, как правило, побеждают атомисты, хотя никогда такая победа не окончательна. Но обе эти школы остаются физикалистскими и материалистическими. Со времён Демокрита встречаются невероятно умные мужчины и женщины, которые считают, что реальность ограничивается лишь резво пляшущей грязью. Является ли эта грязь системной грязью, или же это ньютоновская грязь – не имеет никакого отношения к тому, о чём мы ведём речь.

Настоящие боевые действия развернулись во внутренней, или левосторонней, культуре, поскольку она уже начала подразделяться на два преобладающих лагеря, которые придут к тому, чтобы определить все гуманитарные науки во второй половине XX века. Победитель этой великой левосторонней войны получит контроль над второй культурой – культурой гуманитарных наук – на всё обозримое будущее.

Первый лагерь – это субъективисты; второй лагерь состоит из межсубъективистов. Субъективисты включали все подходы к гуманитарным наукам, которые действительно зависели от интроспекции, субъективности, сознания, сознавания и внутреннего мира. Самой известной и, определённо, центральной в рассматриваемой войне была феноменология, а её самым блестящим защитником был Эдмунд Гуссерль.

Второй лагерь – лагерь межсубъективистов. Какими бы ни были различия внутри этого лагеря, все сторонники данной идеи объединены пониманием, что к тому времени, как сознание сознаёт объект, означенное сознание было сформировано, огранено, сотворено и сконструировано обширной сетью безличных систем и структур, ведущими среди которых являются лингвистические системы, культурные фоны и структуры сознания. Ни одна из них не может быть увидена сознанием как таковым, ничто из этого не может быть увидено субъектностью; и, как следствие, субъектность представляет собой именно то, что необходимо ставить под вопрос, – и по результатам финального анализа деконструировать. Феномены, которые приносит сознавание, не являются тем, что, как заявляется, они есть, напротив – это результаты или продукты подземных конструкций обширных межсубъектных тенденций. Таким образом, мы приходим к пониманию самих себя не через субъективную интроспекцию, но через понимание этих межсубъектных структур.

Мы наблюдали, что индивидуум может интроспектировать весь день, и при этом он никогда не увидит ничего, что гласило бы: «вот оранжевая структура» или «вот зелёная структура, бирюзовая структура», и так далее. Феномены, которые проявляются в его сознавании, уже сотворены структурами, которые недоступны его взору и о существовании которых он даже не подозревает; и всё же феномены представляют себя, как если бы они были реальны сами по себе, – как если бы они действительно были вашими мыслями, желаниями, ценностями, – тогда как очевидно, что они таковыми не являются, и, как следствие, эти самые объекты в вашем текущем сознавании глубоко обманчивы. Феноменологии, зависящей от интроспекции, это неизвестно, а, следовательно, феноменология, взятая как таковая и сама по себе, есть исследование этих обманов и лжи, ошибочно воспринятых за истины.

Межсубъективисты были едины в отношении базовых идей. Существовали различные подлагеря, наиболее значимыми среди них были семиотика (Фердинанд де Соссюр), исследования культурных фонов (Мартин Хайдеггер), ранние структуралисты (Роман Якобсон, Клод Леви-Стросс), структуралисты развития (Джеймс Марк Болдуин) и признанный крёстный отец всех обманов, которые рождает сознание, и необходимости генеалогии для их обнаружения – Фридрих Ницше.

Иными словами, в великой войне внутренних, или левосторонних, культур, субъективисты относились к тем гуманитариям, которые опирались на внутреннее внутренних холонов – зону 1 в случае индивидуума и зону 3 в случае коллектива, тогда как межсубъективисты опирались на внешнее внутренних холонов – зону 2 в случае индивидуума и зону 4 в случае коллектива. (См. рис. 1.2, 1.3 и 1.4.)

Особый интерес в этой великой грядущей войне представлял молодой, блестящий и отчуждённый французский интеллектуал Мишель Фуко. К середине века стало очевидно, что, какое бы направление ни избрал некто вроде Фуко, в том же направлении двинулся бы и мир левосторонней культуры.

Фуко не пошёл войной на науку и научный материализм: для любого знающего человека они были просто неинтересны, ведь научный материализм занимается лишь тем, чем он занимался всегда, – да и вообще, с наукой самой по себе всё в порядке. Фуко не стал подвергать нападкам науку, объектом его атак становится Гуссерль.

Именно Гуссерль возмущает Фуко, равно как и Жан-Поль Сартр, ведь они оба являются сторонниками интроспекции – убеждения, что сознание в основе своей не лжёт, что сознание сознаёт правду. Феноменология, экзистенциализм, гуманизм (основные субъективистские лагеря) – всё это подвергается гневным нападкам Фуко. Он с особой яростью врывается в гуманитарные науки, замаскированные под естественные науки, словно бы их ложь может быть объединена с редукционизмом и привести к катастрофическим результатам.

Уместно упомянуть, что Фуко был гомосексуалистом в то время, когда гомосексуальность вызывала лишь глубокое отчуждение и социальное презрение. Поскольку, как вскоре сделали вывод межсубъективисты, различные формы социального притеснения в действительности скрываются в этих обширных системных межсубъектных структурах, структурах невидимых, то что же можно сделать, чтобы преодолеть их? Когда Фуко, будучи геем, читал работы по феноменологии, которая заявляла, что она может предоставить истинную суть и неизменный смысл предмета простым интроспектированием его посредством ума, всё его существо било тревогу. А что если вред уже был нанесён ещё до того, как феномены достигли сознания? Гомосексуальность Фуко считалась болезнью, и против так называемой «болезни» у феноменологии и экзистенциализма не было не только возражений, у них не было даже инструментов, чтобы обнаружить, что это, по сути своей, притеснение. В терминах, которые вскоре приобретут всемирную известность и влияние, Фуко обнаружил, что его собственный дискурс подвергается маргинализации, – в результате чего возникали различные жестокости, предъявляемые под видом «того, какими вещи являются на самом деле». (Список разновидностей маргинализирующих сил, контролирующих доминантные формы дискурса, разросся необыкновенно: андроцентризм, видоцентризм, сексизм, расизм, эйджизм[90]. Вскоре стало очевидно, что если субъективное – это межсубъективное, тогда личное – это политическое.)

По мере развития великой левосторонней войны становилось всё более очевидно, что феноменология, экзистенциализм и гуманизм не могут справиться даже с такими фундаментальными предметами, как язык и значение в лингвистике. Фуко часто комментировал этот факт. «Так возникла проблема языка, и стало очевидно, что феноменология не была ровней структуралистскому анализу при объяснении последствий означивания, которое могло быть порождено структурой лингвистического типа. И вполне естественно, что, когда феноменологическая невеста обнаружила себя брошенной по причине своей неспособности справиться с языком, структурализм стал новой суженой».