Осиновый крест урядника Жигина - Михаил Щукин

«Завтра утихомирится, — думал Жигин, — и будем гостей ждать. Как рассветет, оглядеться надо, где встречать будем, если засада у полицмейстера сорвется. Поскорей бы тягомотину эту закончить! Домой надо ехать, к Василисе. Как она там?» Но тягомотина, судя по всему, заканчиваться не собиралась, и сколько она протянется — неизвестно. А поторопить ее не было никакой возможности. Оставалось только набраться терпения и ждать. Жигин постоял еще на крылечке, повздыхал и вернулся в избушку, где услышал веселый, ничуть не заспанный голос Комлева:

— Ну, отщипнул бы маленько золотишка и продал! Хоромы бы здесь построил, а то бедуешь, как в хлеву!

— Мне его и на дух не надо, золота этого! — отвечал Яков. — Я его даже в озере хотел утопить, чтобы соблазна не было. Не могу я пользоваться им, мне ребята с того света пальцами грозить станут. Мне другая мечта душу грела, а не золото. А вы явились и мечту мою порушили, теперь Азарова мне уж точно не дождаться…

— Так может статься, что вместо твоего Азарова завтра другие явятся, — подал голос Жигин. — И, если мы промашку допустим, нас, как твоих плотников, тоже за ноги на озеро утащат, а может, и не потащат, чтобы не валандаться, здесь бросят и даже снегом закидывать не станут…

— Тогда скажи мне прямо — вы зачем сюда прибыли?

— За песнями с плясками! — вставил Комлев и, довольный, расхохотался.

— Ладно, время у нас еще есть, спать не хочется, расскажу…

И Жигин коротко поведал Якову Рымареву, бывшему старосте плотницкой артели, какая нужда привела их за каменную гряду. Яков выслушал, тряхнул лохматой головой, заерзал в своем углу и даже голос у него иной прорезался — звонкий от радости:

— Если так оно обстоит, как ты говоришь, урядник, тогда я вам первый помощник буду! Хоть и краем, не как мечталось, а все-таки досажу Азарову, пусть ему икнется и про моих ребят вспомнится! Говори прямо — чего мне сделать нужно? Если в моих силах — все сделаю, даже не охну!

— А вот мы сейчас вместе и подумаем, чего сделать нужно.

— Слышь, урядник, а тебя начальство со службы не уволит? — захохотал Комлев. — Призовет оно служивого и спросит — ты по какому праву таких помощников себе набрал? Один с каторги увеялся, а другой — леший настоящий! Как думаешь?

— А никак я не думаю! — сердито ответил Жигин, даже не улыбнувшись. — Кого случай подсунул, с теми и пляшу. Других у меня нету и взять негде.

— Это ты хорошо сказал, — снова захохотал Комлев. — Где же в такой дичи других найдешь?! Только меня да лешего!

— Ты пока помолчи, расчирикался… Лучше подумай, как нам завтра целыми остаться.

— Останешься, урядник. Целым останешься, как девица непорочная, только за меня держись.

— Да замолчи ты, лихоманка!

— Иду, иду, гудю, гудю, ухватился за мудю, оторвал ее к чертям, да и бросил всю б…м. Гаю-гаюшки-гаю, изжевали ее всю, а глотать не стали, заплясали трали-вали. Привет-салфет вашей милости! Теперь молчу! Молчу, урядник!

13

Словно и не было непогоды. Тихо-тихо. Ветка не треснет и птичка голос не подает. Медленно, величаво поднималось огромное солнце. Морозец стоял слабый, едва ощутимый, зато округа искрилась и вспыхивала, словно народилась заново в этот день. Изредка, одиноко и медленно, кружились снежинки. Яков ловил их раскрытой ладонью и, когда удавалось поймать, улыбался; густая свалявшаяся борода чуть шевелилась, но не размыкалась — даже губ не было видно из-под волос.

«Леший, как есть леший, — мельком глянув на него, подумал Жигин. — Это надо же так себя довести до звериного образа. Эх, люди, люди, кого ни возьми — у каждого свой норов…» Подумав так, он неожиданно ощутил неодолимую тоску: надоело ему это странное и запутанное дело, в которое ввязался поневоле, а не по своей охоте. Надоело… Домой хотелось, к Василисе, ведь теперь надо заново налаживать семейную жизнь, уже без Алешки, а он все бегает по тайге и голову подставляет под пули. Вздохнул, прикрыл глаза, и увиделось: солнце в зените, жара, скошенная трава сохнет почти мгновенно, он сгребает валки, складывает копны и делает все легко, играючи, не забывая оглядываться на Василису, которая сидит в теньке под копной и кормит грудью Алешку. Почувствовав, что он смотрит на нее, Василиса поднимает голову и улыбается…

Встряхнул головой Жигин, отгоняя внезапное видение, и даже чуть приподнялся со своего лежбища, сложенного из сухих веток. Они под ним хрустнули, и он поморщился — лежать надо, не шевелиться, чтобы и малого звука нигде не слышалось. А он ворочается… Яков в это время продолжал ловить снежинки и улыбался. Он лежал прямо на снегу, раскинув босые ноги, и видно было, что не испытывал никакого волнения. Нашел себе забаву — снежинки ловить…

Но оказалось, что Яков не только на снежинки любовался, он еще и по сторонам зорко поглядывал. Толкнул Жигина под руку и молча кивнул лохматой головой, показывая — смотри…

Качнулись макушки тальника, вспорхнула какая-то птичка, чирикнула испуганно и улетела, исчезла из глаз, а макушки продолжали шевелиться, и уже не требовалось большой догадливости, чтобы понять — кто-то идет через тальник, выбирается на поляну и движется этот неведомый кто-то прямиком к тайнику. Вот последние кусты разомкнулись, и вышагнул, глубоко проваливаясь в снегу, первый человек, следом за ним — еще и еще… Скоро показались и кони, которых вели в поводу. Все были в снегу, двигались медленно, значит, устали после долгого перехода, да и поспать в бурю толком не удалось. Это хорошо, с резвыми тягаться труднее. Хотя если разобраться, и с этими, уставшими, справиться навряд ли удастся. Жигин это сразу понял, когда пересчитал вышедших на поляну людей — двенадцать. Да разве мыслимое дело втроем против них выстоять? Пока ружье перезаряжаешь, в тебе не одну дырку успеют сделать…

Хотел Жигин вздохнуть от огорчения, но передумал, даже дыхание затаил, понимая, что все его расчеты пошли прахом; ведь надеялся втайне, что меньше людей уцелеет в шайке, а еще надеялся, что никто не уцелеет, да не так все вышло, совсем по-иному случилось. Видно, не удалась засада полицмейстера, и еще неизвестно теперь — живой он сам или нет? Если неживой, значит, и помощи ждать не стоит — только на самого себя, на свою голову и на свои ноги можно надеяться.

«И никто, Илья Григорьевич, нынче тебе не помощник, сам думай, как выкручиваться станешь…» А чего, спрашивается, тут думать, когда два ружья против четырнадцати… Не шевелился Жигин, опасаясь, чтобы ветки под ним не хрустнули, и не знал, что ему делать — хоть об дерево головой. Но и этой возможности не имелось, потому что поблизости лишь мелкий березняк да осинник стоял. А Яков, растопырив ладони, изуродованные гнилой болезнью, продолжал ловить редкие снежинки, как будто происходящее вокруг никаким боком его не касалось. И улыбался, чуть шевеля свою дикую бороду.

Жигин повернул голову, поискал глазами Комлева, которому велел залечь на другом краю поляны, но не разглядел его. «Или спрятался так крепко или убежал? По всякому может быть, человек всегда жить хочет… И я хочу, мне к Василисе надо возвернуться. Может, отползти, пока не поздно, да переждать в стороне? Нет, дружок, последнее это дело — отползти да спрятаться. Твою службу за тебя никто не сделает, и не нанимался никто, чтобы ее делать. Сам служи!» И разом оборвал Жигин свои мысли, откинул их, как ненужную тряпку, нечаянно оказавшуюся в руке. Подтянул ближе ружье, приладил удобней приклад к плечу и осторожно взвел курок, который сухо и едва различимо щелкнул. Яков, услышав этот щелчок, протянул руку и положил на ствол ладонь, мокрую от растаявших снежинок. Качнул головой — не надо. И еще раз качнул, показывая — смотри.