Белые пешки - Екатерина Звонцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не грусти. – Все-таки дядя Владя был чертовски проницательным. Протянул руку через стол, потрепал Нику по запястью. – Друзья разным проверяются и разными дорогами тоже. Понимаю, ты скучаешь. Но у нас тут неплохо. Иногда.
Она подняла глаза и улыбнулась снова. Опять подумала об угрюмом Алефе. Облизнула губы. Эх. Почему нельзя быть помощницей дяди Влади?
– Ладно, пойду… познакомлюсь с ними еще немного?
– Иди. – Дядя Владя улыбнулся. – А если что, забегай ко мне и лезь под стол. Как когда вы в детстве в прятки играли.
Ника рассмеялась и пошла к двери. Страх немного ее отпустил.
Когда брала тетрадку, думала: «Ну, опять попрет». Всякое дерьмо. Из моего мозга. Буду жаловаться, как было тяжело вливаться в рутину, как я оказалась не готова видеть расчлененку и особенно – слушать признательные показания тех, кто ну вот совсем, ни хера не раскаивается. Сыновей, убивающих старых родителей за квартиры. Жен, травящих мужей. Дикие совершенно штуки вроде пацана-десятилетки, который выкинул с балкона новорожденную сестренку – к маме ревновал. Были, конечно, и нетривиальные дела вроде тяжких телесных, которые нанесли друг другу два актера прям на репетиции «Трех мушкетеров» в театре и жуткий совершенно случай, когда врача-хирурга дошантажировали до убийства пациента – муниципального депутата. Но в основном семейная, бытовая, дружеская грязь. Марающая все на свете, выматывающая и заставляющая сомневаться, с хера ли я вообще пошла на эту работу. Человечество… если так, чисто посмотреть на дела, которые тащим мы с Алефом, в человечестве можно и разочароваться. Оно завистливое, мелочное, жадное, ревнивое, тупое. Пару раз я это даже высказала – когда были срывы. А срывы у меня были, серьезно, я рыдала как мразь, а Киса, Медянка и даже Шпендик меня успокаивали. Мы вообще быстро поладили, быстрее, чем я думала. Даже не знаю, как я прошла их проверку на прочность, но я прошла. Алеф… с Алефом посложнее. С другой стороны, от него я в предпоследнее свое рыдание услышала кое-что до хрена философское, но верное:
– Потерпите, Ника, – да, мы старомодно на «вы», хотя с остальными давно «тыкаем», – скоро вы сломаетесь.
– Сломаться плохо, – проныла я, решив не признаваться, что уже ощущаю себя ебаными руинами.
– Все мы однажды сломались и срослись, – тихо возразил он, и остальные вдруг закивали, как ученики буддийскому старцу, – каждый на своем деле.
Так примерно и вышло.
Вообще Алеф быстро начал казаться милым – местами. Да с первого дня, когда я влетела в кабинет с криком «Курсант Белорецкая прибыла!», а он молча вручил мне новенькую кружку с эмблемой МВД и коробку сливочной помадки. Собачки на его столе уже не было, но оказалось, что он правда коллекционер. У него две вышки, вторую он получил после тридцати – когда, как это сейчас говорится, «выгорел» в МУРе. Стал искусствоведом, специалистом как раз по декоративной керамике. Потом понял, что «дорога мента» (это шутка Шпендика) зовет назад, и вернулся, но к карьерным высотам больше не стремится, так, сидит рядовым опером и отмахивается от повышений. Ходят разные разговоры о том, где именно Алеф «выгорел», одна версия краше другой. Но пока это загадка. Мне он не открывается, хотя я хотела бы узнать его поближе. Очень.
Очень-очень.
Очень.
Блядь… ну уже ведь понятно, что я крупно так попала, правда?
Вляпалась. Как еще никогда.
Вот коза!
Сигарету она зажгла с фильтра – и тут же закашлялась от запаха, напоминающего жженый пластик. Вторую – уже правильно, но обожгла пальцы, зашипела, на глаза навернулись слезы. Раньше Ника не пробовала курить и сейчас не почувствовала облегчения. Ну разве что от мокрых соленых дорожек, побежавших наконец по щекам.
Она запретила себе реветь и продержалась несколько недель, несмотря ни на какую жесть. Втянулась, можно сказать, влилась в коллектив и ни разу не воспользовалась соблазнительным предложением дяди Влади спрятаться под стол. Пережила свое первое убийство при задержании. Переживала все матюки от следаков прокуратуры. Все угрозы друзей подозреваемых. Все «плохие дни» Алефа, когда он внезапно становился чернее тучи, переставал разговаривать с ней, зато начинал остервенело метаться по помещению, заглядывая через плечо каждому оперу по очереди и раздраженно подсказывая «очевидные» с его точки зрения рабочие ходы. Да в общем-то, все Ника пережила довольно стойко и собиралась переживать дальше. До 7 октября. Его она тоже пообещала себе пережить, но пока не могла. Не смогла за день. За два. За неделю.
Потому что все-таки оказалось, что всем плевать. В глобальном смысле – плевать.
Каждого – и Кису, и Шепендика, и Медянку, и Цыпу, и Лопоухого – устраивало его болото. А она так не могла.
Она не знала, сколько провела на скамье у здания. Что торчит здесь долго, она поняла, лишь ощутив, что руки закоченели, а по щекам бегут уже не слезы, а капли дождя. Все разошлись. Остались только дежурные, и наверняка они уже распивали чай с печеньем, вареньем и сгущенкой. Ника могла и дальше сидеть – хоть до утра. Она затянулась в последний раз, выбросила сигарету в урну и со вздохом откинулась на спинку скамьи, подняла голову к небу и дождю.
Она написала Марти, еще когда все узнала, но Марти, в общем-то, тоже оказалось плевать. «Жалко, да, пиздец, но я так и думала, что ее грохнут», – сказала она и побежала на пару. С Сашей и Асей Ника даже обсуждать ничего не стала: те не интересовались. Вот Макс… Макс бы понял. Макс бы матерился и орал, сказал бы, что это омерзительно, несправедливо и так нельзя, сказал бы, что… Но Макса и его большого сердца рядом не было. Дэн тоже сказал: «Жалко», не таким раздраженным тоном, как Марти, но еще хуже – беспомощно. А Левка с Крысом, как всегда… как они там говорят?.. рационализировали в духе «Ты же понимаешь, что расследование заглохнет, и быстро, ну или посадят – кто под руку попадется?» Ника понимала. Но почему-то оказалась не готова ни к этим словам, ни к словам коллег.
«Мы птицы не этого полета. Это все вообще не наша компетенция. Иди работай, у тебя там поножовщина на корпоративе, а с журналистами такими они сами».
И Ника пошла. Но справиться не могла до сих пор. Хотя и сама понимала про
