Над Самарой звонят колокола - Владимир Буртовой

– Иван! Поспеши с нашим повелением к протопопу Иванову! Как бы тот не замешкался с выходом!

– Слушаюсь! – непроизвольно по-солдатски ответил барабанщик, бросил вожжи на колени сидящему рядом Уключинову и той же улицей, вслед за пропавшим из виду Чумаковым, поспешил к Троицкому собору.

А в полупустом соборе уже готовились к праздничному служению обедни. Протопоп Андрей, облаченный в торжественные одежды, пытался было отговориться и от Ивашки Жилкина, что, дескать, выйдут встретить атаманову команду, отслужив прежде обедню.

– Не вот же тот атаман стоит у врат города, – вразумлял протопоп барабанщика, который в грубых сапогах ввалился в святая святых церкви – в алтарь.

– Уже стоит, отец протопоп, – упорствовал Ивашка Жилкин. – Пред атаманом и отслужите обедню. А теперь имею повеление передать наказ бургомистра и прихожан: нимало не мешкая, идти с крестами на городской выгон для встречи государева воинства.

Протопоп по настойчивости барабанщика понял, что медлить или тем более уклониться от крестного выхода весьма небезопасно для него и для прочих священников, тут же распорядился пономарю Ивану Семенову:

– Передай, сын мой, наказ всем священникам: во всем их церковном наряде и с причетом выходить для встречи атамана Арапова со крестом, Евангелием, образами и херугвием! А у всех церквей накажи от меня благовестить во все колокола.

– Вот и славно получится, отец протопоп, – с небывалой прежде смелостью в речах проговорил Ивашка. – Люблю глядеть и слушать, как живой мертвого бьет, мертвый благим криком кричит, на крик православный народ бежит.

– Да ты и сам, братец, аки тот колокол – всех в церковь сзывает, а сам в церкви не бывает! Токмо и видно тебя у кабака да у кулачной драки, – съязвил протопоп Андрей, покидая алтарь вместе со священником Аникитиным.

– Зато крещен я, отец протопоп, – ответил Ивашка и, хитро прищурив глаза, согнулся над протопопом. – А ведь была такая живая тварь, что родилась – не крестилась, Бога на себе носила, умерла – не покаялась. Кто бы это мог быть?

– Иди-иди, – угрюмо отозвался Федор Аникитин. – Тому ослу все простилось… Не всякому человеку простится, что Господа в сердце своем нести не желает…

Ивашка поопасился спорить с диковатым попом Аникитиным, поспешил к выходу, сказав протопопу:

– Так я теперь же ворочусь к самарцам с объявлением, чтоб и они следом за вами все шли за город. – И уже на паперти громко прокричал озорную дразнилку, зная, что Аникитин его слышит. – Паки и паки – съели попа собаки; да кабы не дьячки, порвали бы на клочки! – и со смехом побежал вниз от собора к дому бургомистра.

* * *

– Скажи бургомистру, что тотчас буду, – пообещал Данила Рукавкин, когда магистратский рассыльщик Осипов прибежал к нему на дом с известием, что самарские священники выходят за город встречать государева атамана, для чего бургомистр Халевин послал его, рассыльщика, покликать и купеческих старшин.

– Сходили к обедне, – буркнул Данила, закрыв дверь за Осиповым. Дарьюшка и ее сестра Анна Петровна Арапова остановились среди горницы в недоумении, что же им теперь делать? Вместо праздничной службы самарцы – в окна уже видно! – заторопились к земляной фортеции встречать мятежников.

– Еще невесть какая жизнь нам будет от того атамана, а ему уже хлеб-соль несут, в его честь колокола благовестят, – бормотал Данила, растерянно озираясь: куда сунул шапку?

– Што делать штанем? – с беспокойством спросил Герасим, поглядывая то на хозяина, то на сына Гришатку: извертелся весь, так не терпится ему выскочить из дома и бежать на выгон глазеть и ротозейничать.

– А что можем мы теперь делать? – Данила скорбно вздохнул и развел руками. – Теперь мы как в давнем хивинском хождении: появился новый караван-баши – куда он поведет, туда нам и шествовать молча… Тамо шли песками зыбучими, а теперь сама жизнь наша уподобилась зыбучей трясине – всякий шаг может оказаться погибельным… Господи, да куда эти бесы шапку мою утащили? – в сердцах воскликнул Данила. Дарьюшка вздрогнула, протянула ему шапку: держала, забывшись, в руке за спиной. – Извини, Дарьюшка, – притишил голос Данила. – Вам с Анной Петровной, может, лучше дома посидеть, а? Пойдете? Ну смотрите, по скользкой дороге идите бережно. Ребятишек при себе не держите, все едино через дымоход выскочат, бесенята, – добавил Данила к великой радости Гришатки и Анисима. Сказал, а сердце вновь зашлось: вдруг да объявится Тимоша! Ведь наверняка знал, что отправит тот самозваный – а может и истинный? – Петр Федорович свою команду в сторону Самары! А узнав, мог и напроситься с атаманом.

«Хорошо бы и Маркелу Опоркину с братьями в Самару приехать. Все легче было бы, да и от возможного разбоя дом остерегли бы…»

– Идем, Герасим, утешим бургомистра в сей тяжкий час. Как сказывал о нем протопоп Андрей, это такой человече, который одним глазом плачет, а другим богохульно подмигивает… И за что наш протопоп так невзлюбил бургомистра? Должно, за малое по праздникам подношение. Нет того в Святом Писании, да издревле ведется, что первую мерлушку неси попу на опушку для теплой шубки… Позрим, каков наш бургомистр ныне. Должно, в великой радости пребывает. А вы, пострелята, глядеть в оба! Под казачьи плети да под копыта не лезьте. Неровен час, какой злодей спьяну и копьем пырнет! – постращал отроков Данила.

Перекрестились и всей семьей оставили дом. Большой улицей направились в сторону реки Самары, к рынку и вверх, к Троицкой соборной церкви. Шли медленно – Герасим, уцепившись за руку Данилы, тяжело передвигал больными ногами.

Их легко обгоняли самарцы, жившие ближе к Вознесенской церкви и далее у речной пристани. Иные проходили молча, озабоченные своими думами, иные, сняв шапки, раскланивались с Данилой. А иной, обогнав, говорил не без ехидства другому, что позволит государев атаман, так самарцы живо раздуванят купеческие амбары да лавки. А заедино и дома знатных горожан да отставных офицеров, многие из коих поутру кинулись в бег к селу Рождествену вслед за комендантом Балахонцевым и его командой.

– Ах вы, тати пропойные, – ворчал Герасим на самарских обывателей. – Мышлимо ли – шреди твоего же городшкого люда воровштво умышливать?

– А этой голи кабацкой все едино, чьи лавки грабить, – не злобясь, ответил Данила. – И чему дивиться? Мало ли среди них потомков жигулевской разбойной вольницы, которая осела со временем в посадах окрест старой Самарской крепости? Должно, по вечерам и теперь седые деды сказывают предания своим внукам, как грабили купеческие струги на Волге… А этим внукам теперь в охотку было бы пограбить наши торговые ряды.

Герасим поддакнул, что, видимо, так и есть: у старого душа не вынута, а у молодого она не запечатана, на волю рвется…

Подошли к городскому магистрату, а по толпе самарцев, собравшихся вокруг бургомистра Ивана Халевина и купеческого старосты Ильи Бундова с караваем хлеба в руках, уже крики перекатываются:

– Иду-у-ут! Святые отцы вышли уже с крестами, с образами и херугвием!