Соучастник - Дердь Конрад

Окно комнаты, выходящее в сад, задернуто занавеской. Если я постучу, он, не видя, кто это, наверняка перепугается до смерти. Наверно, попробует выглянуть, оставаясь незаметным. Мне вспоминается наш детский сигнальный свист; я трижды повторяю его, и занавеска на окне откидывается. Сквозь закрытое окно мы смотрим друг на друга. Смеркается; над головой у меня, на краю сада, всплывает полная луна. Дани совсем худой, несколько дней не брился, глаза провалились, морщины стали глубже, на лице нет улыбки. Он словно размышляет: человек, что стоит перед окном, действительно его старший брат? В руке у него кухонный нож, он вонзает его в подоконник, потом сгибает вбок и, напрягая запястье, ломает лезвие. Только теперь губы его растягиваются в улыбке; я тоже улыбаюсь. Нам больше бы подошла иная ситуация: рассвет, шесть утра, два черных закрытых экипажа, цилиндр, врач, секунданты.

Я отхожу от окна и иду в сад; я здесь дома. В окне, за стеклом, стоит мой брат; на данный день, на данный час он уже свободен, он даже может, если захочет, воткнуть в меня нож, а затем уйдет отсюда. Я тоже свободен: могу не сопротивляться, могу и сопротивляться, могу помочь ему совершить самоубийство, могу помешать: я как приехал сюда, так и уеду, нынче ночью или спустя двадцать лет. Я не знаю, что мне следует делать; узнаю, когда придет время. Сейчас мне надо постоять в саду, чтобы Дани успокоился. Когда захочет, подойдет, я могу стоять тут хоть до утра.

Я оборачиваюсь: брат стоит за стеклом, в темноте его едва видно. Не шевелясь, он глядит на меня. Чего мы хотим друг от друга? Зачем мне его отталкивать, если я приехал сюда? Зачем я приехал сюда, если его оттолкну? Мы будем долго смотреть в темноте друг на друга, чтобы знать, что таится в другом. Сейчас кто-то из нас опустит глаза. Оба моих плеча, мышцы на лице, теперь уже и колени застывают в каменном оцепенении. Рука моя, сжатая в кулак, протягивается вперед; ладонь раскрывается. Дани не отвечает. Жестом согнутой руки я показываю: я ему не судья.

Фигура в окне исчезает; я слышу, как открываются двери — сначала из комнаты в кухню, потом из кухни в сад. Я подхожу к нему, обнимаю его. Он прижимается щекой к моей щеке, я чувствую мускулы на его спине; в свое время мы с ним много боролись. Он обнимает меня за шею, он весь дрожит; я стискиваю его, он дрожит все сильнее; мальчик мой! Плечи у него дергаются, пальцы судорожно вцепляются мне в лицо, он скрипит зубами, не в силах дать выход рыданиям; я тоже не в силах. Я отдергиваю голову, отталкиваю его, пинаю землю; Дани всхлипывает, стоя на четвереньках. Он прерывисто стонет, он задыхается: грудная клетка его напрягается с такой силой, что он едва может вдохнуть воздух. Поднявшись на колени, он, сведя пальцы рук, обозначает контур шеи. Кивает, говорит что-то; я не могу понять. «Вот что случилось», — повторяет он раз за разом. Он встает, подходит к беленой стене дома, прислоняется к ней.

— Нельзя тебе было здесь появляться, — говорит он.

— Ты ведь ждал.

— Зачем ты приехал? Ты ведь — не по своей воле.

— Теперь я здесь.

— Я — тоже.

— Тогда предлагаю выпить.

— Дашь?

— Это же я приехал к тебе.

— Верно ведь, тебе всегда было страшно, когда ты садился со мной в машину? — спрашивает он.

— Левая рука у меня всегда была наготове, схватить руль.

— Решай наконец, ты — надо мной или подо мной.

— Решения нет, — говорю я.

— Но все-таки ты почти всегда думал, что победил.

— А ты все же почти всегда думал, что проиграл.

— Знаешь ты, знаешь прекрасно, что ты точно такой же проигравший, как я.

— Нет, не согласен.

— Дай выпить, — говорит он устало.

— Вина, палинки?

— Палинки.

— Твое здоровье, — говорю я.

— Это ты очень здорово выразился. Здоровье мне сейчас кстати. Выпей давай — и согласись, что ты точно такой же проигравший, как я.

— Ты всегда от меня хочешь чего-то.

— Согласись.

— Ты что, нервничаешь.

— Воткнуть тебе нож в живот?

— Там, в ящике, есть яйца. Ты не голоден?

— Есть и сало копченое, — добавляет он.

— Помнишь яичницу с салом в 45-м?

— На Королевском перевале. Ты меня тогда арестовал.

— Ты был контрабандист с автоматом. Вы застрелили пограничника, ты направил на меня автомат.

— А ты все твердил: мой брат не должен заниматься контрабандой! Не сказал: мол, Дани, не занимайся контрабандой. А сказал: мой брат не должен заниматься контрабандой.

— А ты что отвечал? Мой брат пусть мне не приказывает.

— Мой брат пусть тихо сидит на заднице и не занимается контрабандой, говорил ты. Ну как: я все еще должен тихо сидеть на заднице? Потому что меня держат за горло?

— Ты говорил, у тебя тоже есть автомат. И спросил: может, пустить нам друг в друга очередь?

— И тогда ты сказал: забудь про свой автомат, братишка, потому что ты со своим автоматом не можешь меня арестовать, а я тебя с моим — могу. Хотя бы уже потому, что ты носишь автомат без разрешения. Такова между нами реальность, поскольку застрелить мы друг друга все равно не застрелим.

— Многое говорит о том, что и в самом деле не застрелили. Через месяц я тебя вытащил из лагеря.

— Арестовал, потом вытащил. И ты говоришь, что я все время хочу от тебя что-нибудь? Зачем ты сюда приехал?

— Ты же ждал меня.

— Я тебя ждал и в других случаях. И бывало так, что ты не приезжал. Вообще, когда ты ко мне приезжал? Когда себе хотел понравиться, а не когда это мне было нужно.

— Приезжал и просто так, когда было настроение.

— Это верно. Или из великодушия, или из жалости. Только не потому, что нуждался во мне.

— Когда меня в первый раз посадили и я четыре года сидел в одиночке, знаешь, как мне тебя не хватало?

— Да ну? И ты бы не разозлился, если бы я просто вошел к тебе, не позвонив предварительно по телефону? Мне еще десяти не было, а ты заставлял меня стучаться, прежде чем войти. А позже — видел бы ты сам свою морду, когда мне выговаривал: «Знаешь, в следующий раз позвони, прежде чем приходить». Ну, я звоню, а у тебя как раз какое-то неотложное дело. Больше я уже не звоню, вваливаюсь без предупреждения. А ты: «В следующий раз будь добр, позвони, прежде чем приходить». Ты вот тоже мог бы позвонить, дорогой братец, прежде чем сюда заявиться. А то я не приготовил горячий ужин.

— Здесь, Дани, нет телефона.

— Я повешусь. Поможешь?

— Подожди немного.

— Чего ждать?

— Ничего. В этом-то и дело: ничего. Давай-ка сядем с этой палинкой на скамейку. И ничего не будем бояться, ничего не будем ждать.