Домино - Росс Кинг

При свете восковых свечей на сцене виден и мистер Гендель — вон там, за дирижерским клавесином; парик его излучает белое сияние. «Синьор Джорджо Федерико Гендель» — так он именуется в либретто. Возле него в два полукруга рядами расположились тридцать семь музыкантов. Скрипки, альты, виолончели, лютни, контрабасы, литавры, даже арфа. Грифы и смычки струнных и узкие раструбы деревянных духовых инструментов смутно тянутся вверх, как тростниковые заросли с поверхности болота, в котором оркестранты увязли по пояс; две теноровые лютни с изогнутыми фифами напоминают жирных деревянных гусей, а теорба с длинной шеей — лебедя, ухватившего клювом ветку.

Но вот, позади оркестра, предстает более явственно первая декорация, созданная синьором Роберто Скарабелли. Ручеек шепотков. Atto primo, scena prima[127], как поясняет либретто: храм Юноны — приземистое, украшенное куполом сооружение невдалеке от пары коринфских колонн, увитых виноградом; рядом с ними по две пальмы в кадках — где только, черт возьми, синьор Скарабелли их раздобыл? — и по две босоногие девушки в белых туниках. На раскрашенном заднике изображен горный хребет — скорее альпийский, чем греческий — и далее полоса вспененного голубого моря. Прислужницы отступают в стороны — и богиня, также босиком и в белоснежной тунике, возникает на пороге храма. В тот же миг мистер Гендель энергично ударяет по клавишам (лопнувших струн сегодня не будет), и все инструменты перед ним, грифы и раструбы, приходят в движение, словно по ним пронесся ветер. Из темного болота взвивается увертюра. Еще мгновение — и богиня, сопрано («синьора Анастасия Робинсон»), приступает к величественной арии aria di portimento[128], искусно выводя горлом фиоритуры, чем так поражает слушателей (большинство которых не поняло ни слова из ее жалобы), что певица еще не успевает докончить арию, как из зала уже раздаются громкие просьбы ее повторить.

Однако богиня вновь исчезла в храме — и авансцену заполнила дюжина фурий в пестро размалеванных масках, с крыльями из папье-маше, прицепленными сзади к ярким красным и черным лохмотьям. Они яростно размахивают в воздухе дымящимися факелами. Половина фурий явилась сверху, опустившись на сцену — одна из них тяжело шлепнулась на крестец — с помощью невидимых канатов подвесной машины, блоки которой скрипят и повизгивают. Теперь фурии мечутся с факелами взад-вперед между колонн и вокруг храма, хриплыми выкриками и смехом встречая ложе на четырех подпорках, которое также спускается на сцену с небес, а затем они его поджигают. Языки пламени взвиваются вверх, авансцену застилают клубы черного дыма (огонь раздувают механики, спрятанные в кулисах), и фурии с прежним гоготом исчезают в этих клубах по обеим сторонам сцены или взмывают на невидимых нитях в поднебесье.

Публике этот спектакль доставил даже большее наслаждение, нежели ария Юноны, и с галерей хлынул поток громких аплодисментов и одобрительных возгласов.

— Ух-х ты! — восклицает в ложе лорд У***, рьяно вливаясь в нестройный хвалебный хор. — Дьявольски здорово! Разрази меня гром, если это не ловко у них вышло!

Ее светлость гораздо более сдержанна. Ее препроводили сюда под принуждением. Эпсомская соль для желудка, капли от мигрени, нюхательная соль на случай внезапного обморока, фляжка минеральной воды на случай жажды (из «железистого источника» в саду театра «Садлерз-Уэллз»), а также прочие зелья и эликсиры, предписанные доктором, — все они выстроились перед ней в ряд, по соседству с бутылкой кларета и табакеркой супруга, и все они срочно будут пущены в ход еще до истечения вечера. Нервы леди У***, натянутые и в лучшие времена, сейчас, в худшую минуту, страдают невыносимо. Она обмахивается страницами либретто и желала бы знать, долго ли еще ей придется терпеть эту муку. Scena seconda[129]: тронный зал во дворце царя Пандиона. Сцена очистилась от дыма, ложе пропало, и, в сопровождении стука и грохота, глазам зрителей явились новые декорации, на сей раз изображавшие не горы, но — сквозь ряд окон — длинные иглы обелисков и сферы куполов. Добавились зажженные канделябры, торшеры, урны, картины в рамах, роскошные драпировки и трон с высокой спинкой. Между двух колонн, уцелевших от храма Юноны, под замирающие вздохи скрипок и довольное бормотание контрабасов медленно движется свадебная процессия; позади выступает хор, облаченный в белое. Когда увенчанная гирляндами брачная пара — Терей и Прокна (та же «синьора Робинсон», но в другом одеянии) — становится рука об руку, начинается recitative[130]. В этой части, исполняемой хористами, со вставками царя Пандиона (бас), пространно повествуется об истории двух народов, о недавних войнах, о братском единении двух царей, клятвах дружбы и так далее, и так далее… Рассказ длится и длится… Музыка, неистово бушевавшая при действиях фурий, разлилась теперь безмятежным струением флейт и струнных под мягким напором бассо-континуо. Зрители начинают томиться, шаркать подошвами; иные, во главе с лордом У***, требуют возвращения фурий.

— Тише! — нахмурившись, приказывает ее светлость. Мочи нет терпеть ту чушь. Ох, и зачем же она согласилась поехать! Доктор — ведь это он дал ей такой совет — сказал, что музыка обладает властью усмирять бурные волнения души и водворять в ней совершенную гармонию гораздо более действенно, чем всякие капли и минеральные воды; так он, во всяком случае, утверждал. Но покамест музыка воздействует хуже некуда. Слишком громко: у нее уже голова разболелась. К тому же здесь жарко, она даже слегка вспотела: столько свечей и факелов на сцене, народу — как сельдей в бочке. Да и вечер для декабря выдался на редкость теплым. Тепло и ветрено. На пути с Сент-Джеймской площади до конюшенного двора на Хеймаркет свирепствовал настоящий ураган; миледи наотрез отказалась ступить на землю, хотя и было ясно, что улицы сплошь забиты каретами и даже эта короткая дорога займет не менее получаса; так вот, ветер растрепал ей волосы, а прическа была сделана всего два дня назад, в виде завитков раковины — как у улитки. И еще этот дым: он так и плывет со сцены сюда, прямо в ложу. Она слаба грудью и чувствует, как в ее нежные легкие проникает злотворная копоть: вот-вот начнется кашель — а там наверняка жди чего и похуже.

— Чахлая нюня, вот вы кто, мадам! — сердито ворчал два часа тому назад его светлость сквозь запертую дверь будуара. — Ей-богу, хуже столетней карги, у которой ноют мозоли!

— Это вы, милорд, превратили меня в развалину! — отвечала, не отпирая двери, ее светлость, пока одна служанка втискивала ее в корсет, а другая вливала в рот сердечные капли — бренди, приправленное анисом и лакрицей.

До того леди У*** пыталась уклониться от посещения театра, ссылаясь на нездоровье, однако супруг и слышать ничего не желал: прибыло платье, заказанное у портнихи на Pont аи Change, — и будь он проклят, если ее светлость не окажется рядом с ним при поднятии занавеса в этом наряде стоимостью 50 луидоров. Настроение ее светлости, упавшее дальше некуда, немного оживилось, только когда, спускаясь по лестнице на зов кучера, она заметила в холле пожитки Тристано — три потертых саквояжа, готовых к отправке на Пиккадилли.