Лаврентий Берия. Кровавый прагматик - Леонид Маляров

Благодаря усилиям нашего института, и Курчатова в том числе, был создан графит на подмосковном заводе, который по своей чистоте до сих пор не превзойден. В этом графите на миллион атомов графита только один атом примеси. Такого графита нигде в мире нет. Ну, сейчас такой графит уже не нужен, потому что полно 235-го и уже используется не естественный уран, а обогащенный. А вот для первого реактора был нужен чистый графит. Когда наладили производство графита, одновременно наладили производство урана, добычу, плавку и производство. На станках его тогда первые блоки обтачивали.

Главное была уверенность, что цепную реакцию можно сделать. Раз был пущен первый американский реактор. И, конечно, те ориентиры, которые были, ну какие-то доставлялись сюда материалы. Иногда бесполезные, они через меня тоже проходили. Ну, мы ж понимали, что те, кто добывал эти материалы, они не были специалистами в той области. Но, безусловно, были материалы полезные, это помогло ускорить создание.

На разработку новых технологий нужны годы, которых у Берии нет. Зато есть покоренная Германия, которая должна служить советской атомной программе. Первая проблема, которую Берия должен решить в кратчайшие сроки, – обеспечить атомный проект ураном. В Советском Союзе на него не было спроса, и геологи всерьез месторождениями не занимались. Несколько тонн удалось вывезти из Германии. Но это капля в море. Курчатов требует 100 тонн чистого урана для одного только промышленного атомного реактора. Добыть уран негде. У США монополия на богатую урановую руду.

Из секретного доклада ЦРУ:

Отсутствие в СССР богатой урановой руды – главный фактор отставания Москвы в атомной отрасли. Чтобы уран не попал в руки Советам, под контроль взяты все источники богатой урановой руды вне Соединенных Штатов. Запрещена продажа оборудования, которое могло бы использоваться для производства чистого урана. Советский ядерный джин загнан в бутылку.

В СССР разведаны небольшие месторождения урана в Средней Азии, и советские геологи активно ищут на территории страны новые залежи столь незаменимого минерала.

Профессор Гавриил Грушевой был одним из первооткрывателей новых месторождений для советского атомного проекта. Он рассказал нам:

Геология вся и уран был сконцентрирован в Комитете по делам геологии, который возглавлял Илья Ильич Малышев. Это был очаровательный человек, это был последний, наверное, умный из наших министров, которого я видел в своей жизни. И внутри его подразделения начали создаваться все подразделения, которых было достаточно много, но не все они так успешно работали. В сорок третьем году отец у меня работал заместителем рудного отдела Комитета по делам геологии, это свинец, цинк, молибден. Его пригласили к Антропову. Петр Яковлевич Антропов в войну был заместителем председателя Комитета обороны, то есть заместителем Сталина, и как только создали этот Спецкомитет, он сразу возглавил вопрос уранового сырья. Все геологи крутились вокруг Петра Яковлевича. Его горная геологическая секция, она по существу вела все работы по урану, начиная с сорок пятого года.

Когда все это сформировалось, выяснилось, что у нас почти ничего нет. Месторождения у нас были в основном все радиевые в Средней Азии, все остальное – это была мелочь по существу. Прежде всего ферганские, одно в Южном Казахстане, они все были пущены в ход. Геологи вскрывали старые выработки, и оттуда на мулах и на тачках рабочие вывозили эти самые руды, и если раньше выбирали, где больше берут радия, то сейчас тащили все подряд, и все складировали и вывозили до ближайшего места, где может подвезти машина, и все это было в очень небольших количествах. Это все были килограммы, ну сотня килограмм, но даже не тонны.

Теперь какой вклад был наших геологов и что происходило. В сорок третьем году моего отца привозили к Петру Яковлевичу Антропову, они были в страшном испуге. Он ехал к заместителю министра МВД. Отец увидел меня и сказал: слушай, ты вот сейчас поступаешь в нефтяной институт, а я еду, и если я не вернусь, то на тебя падают две сестры и мать, то есть он не был уверен, что он вернется. Сказали им, что мы вас приглашаем на работу, но это то ли приглашаем, то ли не выпускаем. А кто туда входит, тот оттуда, как правило, не выходит, те годы все мы помним.

Их принял Антропов, был очень любезен, мне дали на вас положительную характеристику, я вас приглашаю руководителями, посты мощные потом мы с вами согласуем, материальная сторона тут не важна, нам нужны такие специалисты, как вы. Я прошу вас это обдумать и в ближайший день, завтра, дать ответ. Но здесь произошло то, что характеризует ту эпоху, которую, конечно, полезно всем знать. Раздался звонок, ему доложили, что горит цех где-то на Урале военный. И он начал выходить из себя – связать меня с ним, его связывают, он ему кричит – завтра ты приедешь и доложишь мне, и бросает трубку. Дальше вызывают какого-то заместителя. Антропов вскакивает, открывает стол, вытаскивает пистолет и начинает стучать по стеклу на столе, стучит по нему и кричит этому: доставить сюда, ко мне не пускать, допросить, убрать. И после этого тыкает пистолетом в стол. Стекло трескается и расходится во все стороны. Он приходит в себя, смотрит на испуганных ученых, говорит: извините, погорячился, я вас жду завтра, можете быть свободны. Они выходят, и с одним из них случается несчастье, какое бывает в таких случаях.

Первые бомбы наши начинались из мелочей, в которых мы тоже принимали участие. В сорок седьмом году я начал осваивать с Вознесенским Тувинскую республику. Центр Азии, там, в Кызыле, на почтамте стоит столб – центр евразийского континента. Сейчас, правда, пытаются оспорить, но тем не менее столб там стоит. Мы двинулись на Уватайское железоурановое месторождение. Рядом с Монголией, до границы всего двадцать километров, находится мелкое месторождение, оно не оказалось промышленным, и там мы начали работать. И сразу вышли на большую руду, она была очень богатая, это была вторичная руда, желтого цвета, и мы сразу начали проходить глубокие шурфы и канавы. И в этих канавах, у самой поверхности, всего на расстоянии метра от поверхности, мы видели эти самые вещи. И была у нас истинный, настоящий геолог Иванова Зоя Алексеевна, которая каждое утро шла туда, сидела в этих канавах и документировала. И полное непонимание тогда, что такое радиоактивность, оно привело к таким вещам. Мы говорили, что долго не сидите там. Нет, Зоя Алексеевна вышла на богатые участки руды. Это целые проценты руды, это очень много. И высокая активность. В результате в один прекрасный вечер мы сидим, спустились ужинать, Зои Алексеевны нет. Вознесенский говорит мне, а где твоя красавица, я говорю, как это так? Женская палатка, мужская палатка, смотрим – нигде нет. Я бегу в темноте наверх и нахожу ее без сознания в канаве. Канава глубокая, до двух метров, я не могу ее поднять. Если б она как-то помогала, шевелилась, а так вот лежавшее тело, которое я вытянуть не могу. Я вынужден был вылезти наружу, срезать ремни с ее рюкзака, который у нее за спиной, и своего, связать, взять ее под мышки и вытаскивать ее стоя наверху. Наверху я вылил на нее воду, и она пришла в себя. Вот так начиналось понимание. Радиоактивное заражение наших женщин героических. Все те, кто сидели на руде, они все уже давно ушли. Ушли от разных болезней. Зоя Алексеевна ушла на пенсию через несколько лет. И потом в один прекрасный день ее племянница позвонила, знаете, говорит, Зоя умерла. Вот вам жизнь человека, истового геолога.