Убийца, мой приятель - Артур Конан Дойл

Оба они были переодеты, и на то имелась веская причина: ведь они знали, что их разыскивает лондонская полиция. Высоко поднятый каракулевый воротник Маккоя скрывал его лицо – снаружи остались только глаза и нос. Мой братец был в женском платье. Его лицо наполовину закрывала чёрная вуаль, но меня, разумеется, этот маскарад нисколько не обманул – я узнал бы его, даже если бы мне не было известно, что в прошлом он не раз переодевался женщиной. Я вскочил, и в тот же миг Маккой узнал меня. Он что-то сказал, кондуктор захлопнул дверь и посадил их в соседнее купе. Я пытался задержать отправление, чтобы последовать за ними, но было слишком поздно: поезд уже тронулся.

Как только мы остановились в Уилсдене, я тотчас же перескочил в соседнее купе. Судя по всему, никто не заметил, как я пересаживаюсь, да это и неудивительно, так как на станции было полно народу. Маккой, конечно, ждал моего прихода и не терял времени даром: весь перегон от Юстонского вокзала до Уилсдена он обрабатывал брата, стараясь восстановить его против меня и ожесточить его сердце. Я уверен в этом, потому что никогда ещё не бывали мои попытки смягчить и тронуть сердце брата столь безуспешны. Уж как только я его не уговаривал: то рисовал ему картину его будущего в английской тюрьме, то описывал горе матери, когда я вернусь с дурными известиями, – ничто не могло его пронять. Он сидел с застывшей ухмылкой на красивом лице, а Спарроу Маккой время от времени отпускал язвительные замечания по моему адресу или ободрительные реплики, призванные подкрепить неуступчивость моего брата.

– Почему бы вам не открыть воскресную школу, а? – обратился он ко мне и тут же повернулся к моему брату: – Он думает, что у тебя нет собственной воли. Считает тебя братиком-несмышлёнышем, которого он может вести за ручку туда, куда пожелает. Пускай убедится, что ты такой же мужчина, как и он.

Эти слова уязвили меня, и я заговорил в резком тоне. Как вы понимаете, мы уже отъехали от Уилсдена, так как разговор наш занял какое-то время. Не в силах сдержать свой гнев, я впервые в жизни сурово отчитал брата. Наверное, было бы лучше, если бы я делал это раньше да почаще.

– Мужчина! – воскликнул я. – Слава богу, хоть твой друг-приятель это подтверждает, а то бы никому в голову не пришло: ни дать ни взять барышня-институтка! Да во всей Англии не найти зрелища более презренного, чем ты в этом девичьем передничке!

Будучи человеком самолюбивым, мой брат густо покраснел и поморщился от насмешки, как от боли.

– Это просто плащ, – сказал он, срывая его с себя. – Надо было сбить легавых со следа, и у меня не было другого способа. – Сняв женскую шляпку с вуалью, он сунул её и плащ в коричневый саквояж. – Всё равно до прихода кондуктора мне это не понадобится.

– Тебе это не понадобится никогда! – воскликнул я и, схватив саквояж, изо всех сил швырнул его в открытое окно. – Пока это от меня зависит, ты больше не будешь обряжаться бабой! Если от тюрьмы тебя спасает только этот маскарад, что ж, тогда в тюрьму тебе и дорога.

Вот как надо было с ним разговаривать! Я сразу же ощутил, что преимущество на моей стороне. Грубость действовала на его податливый характер куда сильнее, чем любые мольбы. Щёки его залила краска стыда, на глазах выступили слёзы. Маккой тоже увидел, что я беру верх, и вознамерился помешать мне воспользоваться моим преимуществом.

– Я его друг и не позволю вам его запугивать! – воскликнул он.

– А я его брат и не позволю вам губить его, – ответил я. – Наверное, тюремный срок – это лучший способ разлучить вас, и уж я постараюсь, чтобы вам дали на всю катушку.

– Ах, так вы собираетесь донести? – вскричал он, выхватывая револьвер.

Я бросился вперёд, чтобы перехватить его руку, но, поняв, что опоздал, отпрянул в сторону. В тот же миг он выстрелил, и пуля, предназначенная для меня, попала прямо в сердце моему несчастному брату.

Он без стона рухнул на пол купе, а Маккой и я, одинаково объятые ужасом, с двух сторон склонились над ним в тщетной надежде увидеть какие-нибудь признаки жизни. Маккой по-прежнему держал в руке заряженный револьвер, но неожиданная трагедия на время погасила и его ненависть ко мне, и моё возмущение им. Он первым вернулся к действительности. Поезд в тот момент почему-то шёл очень медленно, и Маккой понял, что у него есть шанс спастись бегством. В мгновение ока он оказался у двери и открыл её, но я был не менее проворен и одним прыжком настиг его; мы оба сорвались с подножки и покатились в объятиях друг друга по крутому откосу. У подножия насыпи я ударился головой о камень и потерял сознание. Очнувшись, я увидел, что лежу в невысоком кустарнике неподалёку от железнодорожного полотна и кто-то смачивает мне голову мокрым носовым платком. Это был Спарроу Маккой.

– Вот так, не смог бросить вас тут одного, – сказал он. – В один день запятнать себе руки кровью вас обоих я не хочу. Спору нет, вы любили брата. Но и я любил его ничуть не меньше, хоть вы и скажете, что проявлялась моя любовь довольно странно. Как бы то ни было, мир без него опустел, и мне теперь всё равно, сдадите вы меня палачу или нет.

Падая, он подвернул лодыжку, и мы ещё долго сидели там, он – с повреждённой ногой, я – с больной головой, разговаривая, покуда моя злость не начала постепенно смягчаться и превращаться в некое подобие сочувствия. Что толку мстить за смерть брата человеку, которого она потрясла так же, как меня? Тем более что любое действие, предпринятое мною против Маккоя – я всё лучше осознавал это по мере того, как ко мне мало-помалу возвращалась ясность мысли, – неизбежно ударит бумерангом по мне и моей матери. Как могли бы мы добиться его осуждения, не сделав при этом достоянием гласности все подробности преступной карьеры моего брата? А ведь этого-то мы больше всего и хотели избежать. В действительности не только он, но также и мы были кровно заинтересованы в том, чтобы дело это осталось нераскрытым, и вот из человека, жаждущего отомстить за преступление, я превратился в участника сговора против правосудия. Место, где мы спрыгнули с поезда, оказалось одним из фазаньих заповедников, которых так много в Англии, и пока мы наугад брели по нему, я волей-неволей обратился к убийце брата за советом: возможно ли скрыть истину?

Из его слов я вскоре понял, что, если только в карманах моего брата не окажется документов, о которых нам ничего не было известно, полиция не сможет ни установить его личность, ни понять, как он там очутился. Его билет лежал в кармане у Маккоя, равно как и квитанция на кое-какой багаж, оставленный ими на вокзале. Подобно большинству американцев, мой брат посчитал, что будет проще и дешевле приобрести весь гардероб в Лондоне, чем везти его из Нью-Йорка, и поэтому его бельё и костюм были новые и без меток. Саквояж с плащом, который я выбросил в окно, возможно, упал в густые заросли куманики, где и лежит по сей день, а может быть, его унёс какой-нибудь бродяга. Не исключено, что его передали в полицию, которая не сочла нужным сообщать об этой находке репортёрам. Мне, во всяком случае, не попалось ни слова об этом в лондонских газетах. Что касается часов, то это были образцы из того набора, который был подарен ему в деловых целях. Может быть, он вёз их с собой в Манчестер в тех же деловых целях, но… впрочем, поздно уже вдаваться в это.