Мессианское наследие - Майкл Бейджент

Здесь особенно интересна сама фразеология этого заявления. Разумеется, мы не могли поверить, что Плантар обладает столь всеобъемлющими цензорскими полномочиями. На самом деле это, вероятно, означало, что он отдал распоряжение всем членам Приората Сиона хранить молчание на сей счет. Его запрет не мог распространяться на всю прессу, но наверняка был решающим для различных внутренних источников, которые в последние тридцать лет организовывали «утечки» информации.

Был в письме Плантара и другой важный пассаж. Из послесловия со всей определенностью следовало: «Я также выражаю официальное несогласие с публикацией переписки между генералом де Голлем и мною, а также переписки с маршалом Жюэном и Анри, графом Парижским. Эти документы, украденные из дома по адресу Сен-Лазар, 37, в Париже, являются строго конфиденциальными и остаются «государственной тайной» даже несмотря на то, что они выставлены на продажу…»

Быть может, Плантар, полагая, что мы уже получили доступ к этой переписке, ненароком выдал тот факт, что она реально существует, или хотя бы намекнул, что она носит компрометирующий характер? Или же он просто хотел, чтобы мы так подумали? К тому времени мы с подозрением относились буквально ко всему. Ничто не воспринималось таким, как оно есть, ничто не принималось за чистую монету; всему мы пытались дать альтернативное объяснение. Приорат Сиона стал казаться нам этаким подобием изображения на голограмме, которое призматически смещается в зависимости от света и угла обзора. Под одним углом они представлялись влиятельным, могущественным и богатым международным тайным обществом, среди членов которого — многие видные фигуры в сфере политики, искусства, финансов. А с другой точки зрения они представляются жалкой кучкой, узкой группой лиц, преследующих весьма туманные цели. Видимо, отчасти справедливо и то, и другое утверждение.

КОНФРОНТАЦИЯ С ПЛАНТАРОМ

Готовясь к встрече с Плантаром, мы собрали имеющиеся у нас свидетельства. Среди них были по меньшей мере три серьезных улики. Мы просто не представляли, каким образом Плантар сможет объяснить хотя бы одну из них, не говоря уже о всех трех. Он, естественно, и понятия не имел ни о том, в каком направлении продвигаются наши изыскания, ни о том, что нам удалось раскопать. Мы очень надеялись, что сможем поймать его за руку.

Первой из этих улик была смерть Джона Дрика. Каким образом Плантар сможет объяснить наличие его подписи на документе, датированном 17 января 1984 г., когда этот человек умер за два года до этого?

Вторая улика также касалась подписей на «Предупреждении». Как Плантар объяснит тот факт, что образцы подписей были совершенно идентичны автографам, стоящим на Ежегодном отчете Фёрст Нэшнл Банк Чикаго за 1974 г.?

Наконец, третья улика касалась совершенно иной проблемы. В 1979 г. Плантар, который до этого был известен просто как Пьер Плантар, начал использовать куда более солидный титул: Пьер Плантар де Сен-Клер, граф Сен-Клер и граф Реды (старинное название Ренн-ле-Шато). В книге «Святая кровь и Святой Грааль» мы уже подробно говорили об этом странном обретении аристократического статуса, и Плантар был весьма задет нашими инсинуациями. Стремясь доказать, что он не просто присваивает или изобретает титулы, он показал свой паспорт и передал фотокопию свидетельства о рождении. В обоих документах он действительно именовался Плантар де Сен-Клер, граф де Сен-Клер и граф Реды, причем последний титул носил и его отец. Однако вскоре после этой встречи мы затребовали в мэрии 7-го округа копию свидетельства о рождении Плантара. Информация, содержавшаяся в свидетельстве о рождении, полученном нами из мэрии, практически во всех деталях совпадала с тем, что сообщил нам Плантар. Однако в свидетельстве из мэрии Плантар не имел никаких титулов, а его отец назван не графом де Сен-Клер или графом Реды. Он упоминается просто как «камердинер».

Конечно, это еще ни о чем не говорит. И даже если «камердинер», упоминаемый в свидетельстве о рождении, верно отражает статус отца Плантара, все равно остается немало вопросов. Как, например, Плантару удалось сделать столь превосходную «официальную копию» оригинала? Как можно продублировать саму бумагу, официальные печати и подписи — если, разумеется, они действительно были продублированы? В любом случае, вопиющее несоответствие между камердинером и графом де Сен-Клер или графом Реды требует разъяснений. Мы предвкушали, что если мы разом, без всякого предупреждения и не давая ему времени прийти в себя, представим Плантару все три улики, его реакция наверняка окажется весьма красноречивой. Даже мгновенное замешательство может сказать о многом.

Перед нашей конфронтацией с Плантаром имела место и еще одна загадка. Наши претензии будут более убедительными, рассуждали мы, если мы заготовим копию Ежегодного отчета Фёрст Нэшнл Банк Чикаго за 1974 г., а также будем иметь при себе оригиналы подписей Дрика, Фримана и Аббу и сможем предъявить их Плантару лично. Поэтому за неделю до намеченной поездки в Париж мы позвонили Кемпу и попросили его, не мог бы он прислать нам ксерокопию документа [имеется в виду отчет за 1974 г. — Пер.]. Мы подробно объяснили, для чего это нам нужно. Кемп ответил, что нет проблем и что он вышлет ксерокопию на следующий день.

Однако на следующий день у нас раздался весьма обеспокоивший нас звонок. Нам позвонила секретарша Кемпа. Она сообщила, что шеф велел выслать нам ксерокопию последней страницы Ежегодного отчета за 1974 г. — ту самую, на которой стояли три интересовавших нас подписи. Секретарша несколько раз пыталась выполнить распоряжение шефа, но ксерокопия у нее упорно не получалась! Она перепробовала все ксероксы у них в офисе, но подписи на них так и не воспроизводились.

На следующий день мы вновь позвонили Кемпу. Он занялся этим вопросом лично, и объяснение, по его словам, оказалось довольно простым. Подписи на Ежегодном отчете — вероятно, в качестве защитной меры для предотвращения несанкционированного копирования — были отпечатаны светло-синими чернилами, в состав которых не входит графит. А без хотя бы минимального содержания графита ксерокопию получить невозможно.

Это объяснение выглядело простым и понятным. Ранее мы вместе с Кемпом пришли к выводу, что подписи на «Предупреждении» Приората Братства Сиона были просто пересняты с Ежегодного отчета за 1974 г. Но если сделать такую ксерокопию технически невозможно, каким же образом ее получил Плантар?

Конечно, были и другие объяснения. Подписи на Ежегодном отчете, могли, к примеру, быть сфотографированы, и ксерокопия для фальшивки делалась уже с этого фото. Но тогда почему кто-то так стремился скопировать именно эти подписи? Почему бы не взять какие-нибудь другие, с ксерокопией которых не возникло бы никаких проблем? Если фальсификатор был настолько беззаботен, что воспроизвел подпись человека, умершего два года тому назад, к чему было преодолевать все эти трудности, если для него вполне сошли бы и любые другие подписи?

В последующие несколько дней эта загадка не давала нам покоя. Тем не менее у нас все же были три чрезвычайно важных улики, с которыми можно было идти на конфронтацию с Плантаром. Как под документом могла появиться подпись Джона Дрика, если он умер за два года до этого? Как Плантар может объяснить абсолютную идентичность подписей на «Предупреждении» Приората Сиона и на Ежегодном отчете банка за 1974 г.? И как, наконец, он объяснит, что в свидетельстве о рождении, полученном из мэрии, то есть вполне официальном документе, указано, что его отец был не графом, а камердинером? Вооружившись всеми этими доказательствами, мы отправились в Париж на встречу, которую не без иронии окрестили «моментом истины».