Белый Шанхай - Эльвира Барякина

Лиззи поцеловала ее:

– Спасибо… Ты бы знала… Прости, что я подсунула тебе сосиску.

Они рассмеялись.

– Ладно, пустое, – сказала Эдна. – Я ее уже выкинула.

Назар скакал по улице, махал костылями, как веслами. Только бы успеть!

Будь у него хоть мелкая монета в кармане – отправил бы китайчонка с записками к Климу и барышням Заборовым. А так самому пришлось тащиться.

Назар вошел в «Дом надежды», сунулся в пахнущий влажным деревом коридор, постучал костылем в люк:

– Эй, Клим, ты тут? Я к тебе залазить не буду – мне несподручно.

Тот спустился: босой, в майке, на штанах – чернильные пятна.

– Статейки кропаешь? – засмеялся Назар. – Бросай все: мы домой едем!

– В смысле?

– От Соколова пришла записка: генерал Глебов лежит при смерти. Это сигнал нам, чтобы мы быстро сматывались из Китая. Мамка-то моя, поди, думает, что ее сына в живых нет, а я как явлюсь, да еще с боевым ранением! Мальчишки во дворе глаза вылупят: «Где был? Чего видел?» О, братцы мои, вам такое и не снилось!

Клим нахмурился:

– Что случилось с Глебовым?

– Отравлен неизвестной науке химией.

Клим ругнулся сквозь зубы:

– Черт, они же на меня подумают…

– Да пусть думают на кого хотят! – затормошил его Назар. – Мы сегодня уезжаем!

Клим не смотрел на него:

– Извини, я не могу. У меня дочь…

– Ну как знаешь… – Назар пожал ему руку. – Всем привет, а мне еще надо к девушкам заскочить.

Добираясь до бординг-хауса, где проживало семейство Заборовых, Назар семь потов с себя согнал. Барышни, слава богу, оказались у окошка – сидели грызли семечки.

– Едем! – завопил Назар.

Они повскакали, шелуху рассыпали:

– Когда? Куда?

Назар хотел войти в дом, но Марья не открыла ему.

– Не пущу! Он вас, дур, продал большевикам! – кричала она.

Барышни принялись плакать. Назар опять вышел к окну:

– Чего вы ее боитесь? Если она хочет оставаться – пусть гниет здесь, а мы в Россию поедем.

В ответ Марья выплеснула на Назара ковш воды:

– Убирайся отсюда!

В окне показалась голова то ли Паши, то ли Глаши.

– Она все вещи в сундук заперла! Салтычиха! Ты не смеешь нам указывать!

– Еще как смею! Вы дочери белогвардейца – вас в тот же день расстреляют.

– За что?

– Там найдут за что.

Назар уже собрался уходить, как вдруг Марья показалась на пороге.

– Хорошо, – произнесла она, скрестив руки на груди. – Хорошо, будь по-вашему, я отпущу их. Но только после того, как вы сами обживетесь во Владивостоке и пришлете нам подробное письмо – как там и что? Впрочем нет, письма не надо. Вас могут принудить составить фальшивку. Давайте между собой сговоримся: вы отправите нам фотокарточку. Если вы будете стоять – значит, все у вас хорошо. А если будете сидеть на стуле – значит, вы не в восторге от социалистического строя.

Ждать было некогда.

– Ради бога, – пожал плечами Назар. – Только, Марьюшка, персик, душенька, дайте мне хоть двадцать центов – сил моих больше нет на костылях! Не успею ведь…

Назар смутно помнил, как несся на рикше до пристани, как обещал проломить китайскую голову, если его вовремя не доставят. Отчаянный торг с лодочником («Ох, опоздаю!») – денег не хватало. Назар обещал отдать ему костыли – только довези, голубчик, до русского корабля.

Река, скрип уключин. Неужели домой? Неужели отмучился? Дома мамка небось заплачет, кинется тесто разводить, блины делать…

Вот они – «Охотник» и «Монгугай», тросами связанные. Пока ехали, Назар ногти до крови обглодал, не замечая боли.

– Туда рули, дурья твоя башка! – кричал он лодочнику. – Эй, на «Монгугае»! Я приехал! Поднимайте меня скорей!

Над бортом показалась папаха.

– Ты, что ли, Назар? Ах, сукин сын, а мы уж тебя потеряли!

– Я, я! Господи, ребятки, я ж по вам скучал, как по маме!

Феликс – усталый, до плеч забрызганный грязью – вернулся в участок.

Было одиннадцать утра. Перед воротами митинговали бездельники-студенты: опять требовали освободить политических заключенных. Феликс растолкал их, ввалился в душный сумрак приемной.

Увидев его, дежурный сикх приподнял косматые брови:

– Где это вы были?

Феликс не ответил.

Вот уже два дня он сидел с биноклем на берегу Хуанпу – наблюдал за русскими судами. Сегодня рано утром между ними произошел бой. Генерал Анисимов приказал рубить трос на «Монгугае», с «Охотска» открыли пулеметный огонь. Двое раненых, один убитый. К «Монгугаю» подошел английский катер и вывел его из-под обстрела.

Феликс ничего не понимал: на кой ляд англичане помогают казакам Анисимова? Ведь те собрались бежать к большевикам!

Он вошел в свой кабинет, стащил намокшие обмотки: на дорогах – грязь непролазная.

Надо думать, как преподнести новости Хью Уайеру. Никогда не знаешь, что у старика на уме. Доложишь как есть – он, чего доброго, разорется: скажет, что Феликс должен был не допустить увода «Монгугая» со стоянки. А как не допустишь? Ему ни людей не выделили, ни оружия. Велели следить за судами – он следил.

Феликс снял телефонную трубку – хотел набрать номер Уайера, но передумал. Что-то в этой истории было не так…

Дверь открылась, и в кабинет без стука вошел Клим Рогов:

– Поговорить надо. – Он был бледен, глаза горели яростью. – Зачем вы подстроили это?

– Подстроили что?

– Вы бывший кадет, черт бы вас подрал! Нельзя же быть таким подлецом! – Рогов вытащил из кармана несколько исписанных листов и швырнул их Феликсу в лицо: – Держите свое интервью. Ладно вы меня выставили отравителем… Но Глебова за что убивать? Он ведь людей спасает – наших, русских… А, да что с вами говорить! – Он махнул рукой и направился к двери, но Феликс его остановил:

– Глебова отравили?!

Они сидели друг напротив друга – злые, напряженные. Феликс ушам своим не верил: по словам Рогова выходило, что интервью было затеяно с одной целью – убрать генерала, чтобы большевики смогли увести «Монгугай» в Россию.

– Вы хотите сказать, что вы этого не знали? – недоверчиво произнес Рогов.

Феликс покачал головой:

– Я получил приказ от Хью Уайера устроить твою встречу с Глебовым. Он сам переговорил с главным редактором «Ежедневных новостей».