Вакансия - Сергей Малицкий

– Нет, – покачал головой Мещерский. – До обеда после встречи с тобой выполнял твои указания, забежал в обед домой, а потом прогулялся в это заведение имени Актеров советского кино. Пообщался с человеком в военном френче, полежал на релакс-травке. Не помогло успокоиться. А насчет больницы… – График засопел, присел на кирпичное основание ограды. – Нечего мне там делать. Я сам московский, коренной, так вот когда пацаном еще в Замоскворечье во дворе с ребятами глупостями занимался, сразу отказался наколки там какие-то делать. Знаешь, тогда модно было якорь какой-нибудь или парашют. Мечи там скрещенные, щит. Паренек один выколол на тыльной стороне ладони имя «Даша». И вот выходит он во двор, ну дети, конечно, но все равно, а Даша его целуется с совершенно другим парнем. Нет, понятно, там без драки не обошлось, но только какой толк от драки, если имя-то уже выколото? И сидел потом тот паренек дома на балконе, присыпав эту наколочку марганцовкой, и скрипел зубами, пока она превращалась в шрам.

– И что? – спросил Дорожкин.

– И ничего, – встал Мещерский. – Я тогда накалываться не стал и теперь не буду. Знаешь, я бы прыгал с крыши дома, если бы мог взлетать на нее, а так-то – увольте. Прежде чем решаешься на что-то, что нельзя изменить, подумай хорошенько. Ты-то пока ни в кого не превратился?

– Вроде нет, – вздохнул Дорожкин. – Или думаешь, что я тут серебро прикупил, чтобы членовредительством заняться?

– Ничего я уже не думаю, – буркнул Мещерский. – Ладно, вернемся к твоему заданию. Короче, слушай. Ты же знаешь, я все делаю быстро. Да и пока мне Адольфыч покровительствует, от меня секретов тут особых нет. Наш местный маленький Днепрогэс может выдать всего лишь триста киловатт, которые как мертвому припарка, но и те не выдает, потому как зимой толком работать не может, а летом не работает, потому что отключен уже давно. Даже освещение на плотину идет из города. Все электричество поступает из промзоны, по крайней мере, силовые кабели от подстанции, судя по всему, уходят за забор. Я побродил вокруг. Если где-то это дело в промзону и подводится, я этого места не нашел. Теперь что касается связи, телевизора и радио. Тут вообще абзац.

– А поподробнее, – нахмурился Дорожкин.

– АТС у нас в подвале, – пожал плечами Мещерский. – АТС старенькая, аналоговая, ну для тех трех сотен телефонных номеров больше и не надо.

– Дальше, – поторопил Мещерского Дорожкин.

– Все, что тебе нужно, я и увидел в том самом подвале, – пробормотал Мещерский. – Он, кстати, не запирается. Там, конечно, творится черт знает что, грязь, пыль, как оно еще работает, непонятно. Почта-то наша не чета этим готическим доминам, развалина послевоенной постройки, но сделано все, наверное, с запасом прочности. Так вот, там же обнаружились и телевизионные кабели, и радиолинии, и все остальное. Магистральные усилители стоят, все как положено. И от них вот такая кабельная мотня, с мою ногу толщиной, идет, судя по всему, параллельно каналу с силовым кабелем в ту же промзону.

– Значит, там внутри стоит какой-то ретранслятор? – спросил Дорожкин.

– Заодно и энергетическая установка? – покачал головой Мещерский. – А где трубы? Или как она работает? На чем? Сразу скажу, насколько я оглядываю из окна территорию промзоны, высоковольтных линий там нет ни одной.

– А под землей? – спросил Дорожкин.

– А кто их знает, – пожал плечами Мещерский. – Может быть. Я мог и на периметре канал упустить, если он давно проложен. Хотя кабель связи должен быть свежим. ТВ все-таки. Но дело-то не в том. В этой промзоне ничего ж не происходит. Ну всего я видеть не могу, потому как корпуса за забором высокие, основную часть территории загораживают, но что-то я не замечал, чтобы оттуда продукцию вывозили или, к примеру, туда завозили какое-то сырье, комплектующие. Ты дрова у центральных ворот видел? Ну где автоматы с газированной водой стояли?

– Да я там не хожу, – объяснил Дорожкин.

– И не увидишь, – продолжил Мещерский. – Мужики на телегах привозят дрова и сбрасывают их у центральных ворот. Чуть ли не к воротам вплотную. И делают это вечером, считай, что почти в темноте. А утром дров уже нет. Я хотел рассмотреть, куда они деваются, но подъезд к воротам освещен неплохо, а вот сами ворота и куча дров в темноте.

– Ну и что? – не понял Дорожкин. – Территория секретная, мужиков туда не допускают. Дрова убирают ночью.

– А что они производят? – спросил Мещерский. – Ложки режут из дерева? Или подводные лодки сколачивают из досок?

– График, – Дорожкин поморщился, – не умножай сущности. Какая тебе разница, что они производят?

– А какая тебе разница, куда уходят кабели? – парировал Мещерский.

– Большая, – отрезал Дорожкин. – Если мы захотим выбраться из города, то сделать это самостоятельно, без Адольфыча, будет почти невозможно. Или вовсе невозможно. А если идти вдоль кабеля…

– Мы что, в тайге, что ли? – не понял Мещерский. – Звезды над головой. На юг через сто километров Москва. В чем проблема?

– Пока ни в чем, – постарался улыбнуться Дорожкин. – Ты-то что сюда пришел? Меня, что ли, искал?

– Как тебе сказать? – Мещерский почесал затылок. – Тебя не искал. Нет. Вот. Стал иногда в церковь заходить. Поп тут интересный. Поговорить с ним можно кое о чем. Да и как-то спокойнее в церкви. Опять же музыка хорошая звучит. Он тут в основном Эдит Пиаф заводит, но у него есть и другая музыка. Раритеты разные.

– График, – Дорожкин приблизился к нему на шаг, – выкладывай.

Он мялся ровно секунду. Потом полез в карман и с пыхтением вытащил листок. На нем Машкиным почерком было написано.

«График, я получила в администрации квартиру как преподаватель училища. Буду жить отдельно. Не болей. Маша.

Привет Дорожкину».

– Что это? – не понял Дорожкин.

– Это записка, – объяснил Мещерский. – Она торчала в двери. Ни Машки, ни ее вещей дома я уже не обнаружил.

– И что ты собираешься делать? – растерянно спросил Дорожкин.

Мещерский наклонился вперед и громко, с тоской и одновременно какой-то обреченной радостью, прошептал:

– Ничего. Мой тебе совет, Дорожкин. Не умножай сущностей. Тем более с прозрачными спинами.

Дома Дорожкин оказался не сразу, потому как размяк в тепле «Норд-веста» и не заметил, как провел там пару часов. В кафе сидели еще люди, доносились какие-то разговоры, но Дорожкин смотрел перед собой, тыкал вилкой в тарелку и думал о чем-то неопределенном, но если б попытался собраться с мыслями, то с удивлением бы понял, что думает о Жене Поповой. Нет, он не строил на нее никаких планов, не раздумывал, где ее отыскать и что ей сказать после ее возможного обнаружения, но думал он именно о ней. Без слов, без предположений и даже без объяснений собственных чувств, а картинами. Перед его глазами просто-напросто вставала Женя Попова. Сначала на почте. Потом возле ее дома, на похоронах. И все. То есть все общение Дорожкина с Женей ограничивалось пятью минутами разговора на почте и теми же минутами на пути между домом Колывановой и кладбищем. Колыванова… Она появлялась в зеркале и кричала слово «Женька». Понятно, что вряд ли она обращалась к Дорожкину. А к кому? К Жене Поповой? Так, может быть, Колыванову надо было бы вызывать при гадании? И Колыванову надо спрашивать?