Миланская Роза - Звева Казати Модиньяни

— В нашей семье существуют определенные правила, — наставительным тоном произнес Риккардо. — А ты их не соблюдаешь.

Теперь они стояли друг против друга, как противники.

— Великий Риккардо Летициа высказался! — издевательски изрекла Глория. — Просвещенный монарх превратился в диктатора, каким был всегда. Железная рука, и даже без бархатной перчатки.

Риккардо настаивал:

— Когда речь идет о благополучии семьи, только одно лицо может принимать решения — я!

— Но какая разница? — недоумевала Глория, все еще надеясь, что Риккардо ее поймет. — Все получилось наилучшим образом.

— А это не имеет значения, — заявил Риккардо.

Прекрасное лицо Глории вспыхнуло гневом.

— Не имеет значения? — выкрикнула она. — Да я же вытащила из тюрьмы твоего сына!

— Согласен, ты действовала умело. Особенно ловко ты заняла мое место.

Обвиняя ее, Риккардо наконец-то раскрыл истинную причину своего гнева.

— Вот теперь я слышу слова хозяина, — заметила Глория и прикусила губу, чтобы не расплакаться.

Риккардо понял, что вышел за рамки дозволенного, и изменил тон:

— Ты признала свою ошибку — мне этого достаточно.

Но Глория не сдавалась.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Ты для меня единственный мужчина на земле. Но льстить тебе я не буду. Я такой же член семьи, как и ты. Если кто-то обращается ко мне за помощью и я в состоянии ему помочь, не понимаю, почему я должна сначала спрашивать разрешения у тебя. Ты мне дорог, Риккардо Летициа, но не строй из себя Господа Бога. Я — твоя женщина, но рабыней твоей не стану никогда.

Ее глаза сверкнули неукротимой гордостью. Глория резко повернулась и пошла к лошадям. Поставив ногу в стремя, она легко взлетела в седло.

Риккардо почувствовал себя уязвленным. Он не хотел уступать, да и не должен был уступать.

— В семье есть только один глава, — сказал он, пытаясь образумить Глорию.

— Кое-кто готов признать меня главой, — уточнила Глория. — Это значит, что твое верховенство далеко не всем по душе. Но если уж ты так за него держишься, изволь подтверждать слова делами.

Риккардо тоже сел в седло. Он молча смотрел на Глорию, словно не узнавая ее.

— Что с тобой, девочка моя? — неожиданно ласково спросил он. — Ты же такая нежная, такая добрая, такая покорная. Эти разговоры совсем не для тебя.

Риккардо был искренне огорчен; у него было такое ощущение, будто его неожиданно предали.

— Ты и вправду считаешь меня покорной? — усмехнулась Глория. — Я выполнила твои требования, но для этого понадобились немалые душевные силы. Однако выбирать не приходилось — иначе я не получила бы тебя. И ты всегда будешь моим. Но больше не выдвигай никаких условий. Напротив, выслушай теперь мои требования.

— Ну что же, послушаем, — согласился Риккардо.

Он явно нервничал, придерживая коня.

— Давай не будем смешивать дела и чувства, — сказала Глория. — Одно дело любовь, другое — главенство в семье. И не смей разговаривать со мной, словно оратор с балкона, уперев руки в боки.

И Глория изобразила любимую позу Муссолини, которую неоднократно видела по телевизору. Потом она пришпорила коня, натянула поводья и галопом умчалась.

В это ясное прозрачное майское утро Соланж оставалась одна. Накинув красное шелковое кимоно, она листала «Вог», устроившись в бамбуковом кресле на залитой солнцем террасе. Сердце ее переполняла гордость: еще бы, теперь она читала и понимала по-французски! Перед ней расстилалась спокойная, умиротворяющая гладь озера, по которой плыли белые паруса яхт. Соланж прикрыла на мгновение глаза. И тут же исчез богатый, ухоженный швейцарский город Лугано. Словно в перевернутый бинокль, где-то далеко-далеко увидела она нищую деревушку, где прошло ее детство. Звон колоколов показался ей нежным и трогательным.

Соланж открыла глаза и снова погрузилась в журнал. Подумать только: за несколько месяцев она научилась читать на иностранном языке. Понадобился фанатизм Санджи и упорство самой Соланж, чтобы сделать из нее ту женщину, какой она была сегодня.

Из гостиной донесся телефонный звонок. Соланж лениво встала, уверенная, что звонит Сильвано. Он часто названивал ей из Милана.

— Слушаю, — произнесла Соланж, подняв трубку.

— Здравствуй, Татуированная Звезда!

Нет, это был вовсе не Санджорджо. Соланж ответила не сразу.

— Привет, Рауль!

Девушка не очень удивилась. Она уже заметила Рауля среди зрителей на показе мод и ждала, что он появится.

— Я могу подняться к тебе на борт? — весело спросил молодой человек.

— А ты где? — поинтересовалась Соланж.

Почему-то она очень обрадовалась, услышав голос Рауля.

— Минут через десять буду около твоего дома.

— Буду ждать тебя у подъезда.

Соланж бросилась в спальню, чтобы выбрать платье. Она не понимала, как удалось Раулю заполучить ее адрес и телефон. Никто, кроме Санджи и Галеаццо, не знал, где скрывается Соланж. Это они нашли для нее квартиру в Лугано, а адрес Соланж не доверили бы родной матери.

Соланж распахнула двери шкафов в огромной гардеробной. Нарядов здесь хватило бы для самого престижного показа мод. А ведь в детстве и юности она носила только лохмотья! Соланж до сих пор помнила свое первое приличное платьице: хлопчатобумажное, в цветочек. Ей подарил его американский морской пехотинец за четверть часа торопливой любви в туалете казино в Акапулько. Тогда Соланж было пятнадцать, а сегодня она одна из самых дорогих топ-моделей.

Девушка сбросила кимоно, подошла к зеркалу и вгляделась в свое отражение. Она осознавала, какая разница существует между ней и другими манекенщицами. В Соланж изящество и элегантность достигли совершенства. Гибкое, подвижное тело напоминало язык пламени. Наверное, поэтому от нее потерял голову даже Сильвано Санджорджо.

Для Марка Кэсседи, самого модного фотографа, лицо Соланж было ликом первой женщины. Так смотрела Ева в Эдемском саду, еще до грехопадения. Каждый раз, глядя в объектив на Соланж, Марк испытывал прилив страсти. Марко, парикмахер, подобрал для ее волос особую прическу, придававшую девушке сходство с древнеегипетской статуей.

Никто никогда не слышал голоса Соланж. Она появлялась к началу показов, а потом исчезала. Девушка путешествовала всегда под усиленной охраной. Даже самые отчаянные репортеры ничего не смогли добиться: журналы выдумывали о Соланж Бог знает что, но до правды не докопался никто. Она жила, окруженная ореолом тайны, еще больше подогревавшим любопытство публики.

Соланж знала себе цену. Конечно, звездой ее сделал Санджи. Но теперь у нее отбоя не было от выгодных предложений. Согласись она — ее бы озолотили. И Санджи, Пигмалион Соланж, жил в постоянном страхе — он боялся потерять свое творение.