В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945 - Юрий Владимиров

…Происшедшая авария в шахте резко увеличила мое желание не появляться в ней больше и не жить в этом противном для меня шахтерском поселке. Между тем в эти же дни пришел долгожданный ответ из Московского института стали, куда я написал в расчете на мое восстановление в институте. Это был мой шанс. Тем более что у меня было важное доказательство – зачетная книжка, которая и быта приложена к моему запросу. И вот ректорат МИС сообщал мне, что я восстановлен в институте!

Ha следующий день, 16 июля, я оделся как обычный гражданин в выходной день, взял письмо из Москвы и заявление заведующему шахтой, с которыми и пришел в контору. Начальника шахты на месте не оказалось, не было и начальника участка. Поэтому я подошел к заведующей личным столом и одновременно табельщице Людмиле, с которой в это время разговаривал Литус – начальник смены. Оба от души поздравили меня с вызовом в Институт стали и сказали, что по-белому завидуют мне. Литус, бывший военнопленный, заметил, что после меня, может быть, и другим удастся обрести полную свободу. А Люда сказала, что тоже мечтает поступить в институт и, может быть, устроится на заочное отделение. Кончились наши разговоры тем, что Люда взяла и… вычеркнула меня из списка шахтного персонала. Мы как-то не подумали, что заведующий шахтой может и не уволить меня в тот же день и если я сразу не выйду на работу, то буду прогульщиком и меня сурово накажут, как бедных Юрова и Силаева. Мне удалось уволиться лишь через неделю, а Люда скрыта мои фактические шесть прогулов.

…Уходя из конторы, я предупредил Литуса, что вместо меня будет работать бурильщиком мой ученик, который уже хорошо освоил специальность. Затем я отправился в шахтоуправление, зашел в приемную и просидел там, ожидая заведующего шахтой, почти час. Наконец он появился, и я протянул ему заявление с приложенными к нему письмами из института. Он бегло взглянул на документы, сурово поглядел на меня и неожиданно… закричал: «Ты, сволочь, изменник Родины! Отсиделся в войну у немцев, а теперь хочешь на свободу! Не быть этому! Вон отсюда!» И, швырнув мне назад мои бумаги, выгнал меня из кабинета…

Дома встревоженная Ольга попыталась меня успокоить, предложила пообедать, а потом мы решили, что завтра мне надо отправиться в Свердловск, найти там управление трестом «Свердловуголь» и попасть на прием к директору, которого нужно попросить, чтобы он заставил своего подчиненного отпустить меня на учебу.

…В отличие от заведующего нашей шахтой директор треста оказался очень вежливым и внимательным человеком. Он сразу усадил меня на кресло рядом со своим большим столом и, просмотрев мои бумаги, побеседовал со мной. Он сказал, что после войны государство как никогда остро нуждается в инженерах, чтобы поднять страну. После этого написал на моем заявлении резолюцию: «Тов. Конюшенко. Прошу срочно уволить тов. Владимирова. Директор треста „Свердловуголь“. Подпись. 17 июля 1946 года».

Выйдя из здания управления трестом, я почти бегом добрался до своего поселка и вбежал в приемную, но заведующего шахтой уже не было на месте. Утром 18 июля, совсем забыв, что это мой день рождения, я снова появился в кабинете заведующего шахтой. Увидев резолюцию, тот сказал: «Все равно я тебя не уволю – у меня на обеих шахтах большая нехватка людей, а планы надо выполнять. Так что иди и работай!» По дороге домой мне пришла идея – завтра снова отправиться в Свердловск и на этот раз обратиться к районному прокурору с жалобой на заведующего шахтой.

Утром я проник в кабинет районного прокурора, растолкав других посетителей, и остолбенел, увидев, что прокурором оказался не мужчина, а очень симпатичная женщина лет тридцати. Я вспомнил, что видел ее в нашем поселке, когда за прогулы уводили в суд Юрова и Силаева. Наверное, именно по требованию этой женщины с ними поступили очень сурово. Поэтому я сначала испугался ее, но быстро успокоился, когда она вежливо попросила меня сесть в кресло перед своим столом. Я объяснил, в чем заключается моя проблема, и она написала на моем заявлении: «Тов. Конюшенко. Увольте тов. Владимирова. Прокурор Свердловского района. Подпись. 19 июля 1946 года».

20 июля я снова, уже в третий раз, появился в кабинете заведующего шахтой и пригрозил ему, что в случае отказа буду жаловаться московскому начальству. Но заведующий и на этот раз оказался почти неумолим, хотя все же написал на моем заявлении: «Уволю 27 августа 1946 года. Подпись. 20 июля 1946 года».

Позднее я удивился, как это заведующий шахтой не догадался поинтересоваться, бываю ли я на работе. Вполне законно он мог бы расправиться со мной за прогулы.

«Хитроумная» резолюция заведующего шахтой на моем заявлении меня совсем не устраивала: освободившись только 27 августа, я не успел бы приехать вовремя к началу учебного года, а тем более повидаться с мамой, братьями и другими близкими, которых не видел более шести лет.

Только под нажимом своего непосредственного начальника, директора треста, заведующий шахтой 23 июля 1946 года отпустил меня восвояси. Весть о том, что бывший военнопленный уволился с работы и уезжает учиться в Москву, очень быстро стала известной служащим шахтоуправления. Но мне еще предстояло сняться с учета в военном комиссариате и выписаться в паспортном столе районного отделения милиции, а это тоже получилось не сразу.

Наконец вечером за ужином мы обсудили с Ольгой и с ее матерью дальнейшую жизнь мою и Ольги. Я сказал, что собираюсь поехать в деревню и обговорить с матерью и братьями возможный приезд туда Ольги. Но в деревне ей пришлось бы работать только в колхозе, ведь дома ничего своего я не имею. В Москве мне предстоит жить на небольшую стипендию и на деньги матери. Итак, оставался один вариант: Ольге надо устроиться на работу, а я буду приезжать на каникулы. После окончания института мы поедем туда, куда меня направят работать.

Я собирался выехать 28 июля. Но внезапно этому воспрепятствовала мать Ольги, потребовавшая, чтобы мы с Ольгой сходили в поселковый совет и зарегистрировали свой брак. Я, конечно, не стал возражать. Но когда мы пришли в поселковый совет, оказалось, что в совете нет необходимых бланков и неизвестно, когда они будут. Попросили зайти примерно через неделю.

Но Ольга совсем не расстроилась и неожиданно сказала: «Значит, не судьба нам быть женой и мужем. Я все равно довольна, что пожила с тобой. Наверное, такого мужчину, как ты, я уже не найду. Спасибо тебе! Не расстраивайся! Все равно дальше ты не стал бы со мной жить – ты будешь инженером, а я простушка и окажусь для тебя помехой!» От этих слов Ольги я едва не заплакал, – так стало ее жалко.

Сообщение о том, что Ольге и мне не удалось зарегистрироваться, очень огорчило ее мать; она с трудом сдержала слезы, запричитав: «Видимо, и Господь Бог против вашего брака». Потом, усадив всех за стол, добавила: «Ну ладно, пусть этот обед будет прощальным, – и попросила меня: – Пожалуйста, не забывай нас совсем!»

2 августа 1946 года я, с очень большими трудностями в пути, добрался до родной деревни. Шел по знакомой улице и вдруг увидел двух девушек в русской одежде, кативших мне навстречу двухколесную тележку, а за ними – юношу с вилами на плече, похожего на моего брата Геннадия. «Геннадий, Геннадий!» – закричал я. А тот неожиданно ответил: «Нет, нет, я не Геннадий. Я – Толя!» Это оказался мой младший брат, сильно выросший и возмужавший за годы моего отсутствия. Толя тоже не сразу сообразил, что я его старший брат. Затем Толя подозвал младшую девушку, назвав ее Инессой. Это была наша сестра, которая тоже очень сильно выросла. А следующая девушка – Дуня оказалась женой брата Геннадия. После такой встречи я заплакал и никак не мог сразу остановиться. Толя меня успокаивал.