Н. С. Хрущев. Воспоминания. Время. Люди. Власть. В 2 книгах. Книга 2 - Никита Хрущев

А пока что я сказал чехословацким друзьям, что хочу встретиться с генералом Свободой, спросил, не имеют ли они чего-либо против встречи, и начал доказывать, что мне неприлично с ним не встретиться, не нанести ему визит. Мое пожелание было встречено довольно энергичным протестом, а энергия была направлена на доказательство того, что Свобода не заслуживает политического доверия и не заслужил другого отношения к себе. Какие же это были доводы? С большим «пристрастием» в отношении Свободы вел себя Чепичка. Но его горячность для меня не была доказательством. Понятно, что воскрешение авторитета Свободы как военного профессионала, воевавшего в составе советских войск против гитлеровской Германии, могло угрожать положению, которое занимал Чепичка. Однако Новотный и Запотоцкий тоже горячо выступили против Свободы. Один из их аргументов состоял в том, что во время переворота 1948 года, когда чехословацкая буржуазия хотела освободиться от влияния коммунистической партии, а рабочий класс, наоборот, сверг прежнее правительство, министром обороны был Свобода, так и оставшийся доверенным человеком президента Бенеша[254], не воспринявшим устремления компартии.

Тогда я сказал: «Относиться к делу надо более хладнокровно, видимо, все вы недостаточно поработали над тем, чтобы приблизить Свободу к себе. Я ставлю в крупную заслугу Свободе тот факт, что он не двинул армию против коммунистического переворота, следовательно, не поддержал буржуазное правительство и президента. Даже если он проявил какие-то колебания, то ничего не сделал и во вред перевороту, который проходил под руководством коммунистической партии. Поэтому надо его не изолировать, а, наоборот, приблизить, сделав из него своего союзника, который участвовал бы в строительстве социализма под руководством коммунистической партии». Когда Чепичка, Новотный и другие опять стали резко возражать и я увидел, что они парируют мои слова, то добавил: «Это ваш внутренний вопрос, я ничего не могу вам навязывать, но просил бы с пониманием отнестись к моей личной просьбе: я хочу поехать к Свободе, пожать ему руку и передать подарок от себя и Советского Союза в знак признательности за его участие в войне с нашим общим врагом». Тут они не возражали, но отнеслись к идее довольно холодно. Это мне было неприятно, но все же я поехал.

Мне дали провожатого, и мы отправились куда-то на окраину Праги или за пределы города. Из небольшого домика вышел человек в штатском – Свобода, вместе с женой и девушкой-подростком. Я сердечно поздоровался, пожал ему руку, преподнес заготовленный сувенир, но, учитывая отношение руководства Чехословакии к моей поездке, в дом к нему не заходил. Все это мне было горько и обидно видеть и слышать. У меня не было достаточного доверия к словам его антагонистов, и я считал, что здесь ими проявляется непонимание. Вместо того чтобы вернуть такого человека в состав руководства, они его отталкивали. Впоследствии Свобода вступил в Коммунистическую партию, оставил бухгалтерскую работу и стал заниматься добровольными военными обществами. Видимо, здесь сыграло роль мое обращение к руководству Чехословакии, мои аргументы в пользу Свободы[255].

Вернусь к уже упоминавшемуся разговору с Готвальдом в Крыму. Сталин тогда поднял вопрос о том, не следует ли ввести наши войска в Чехословакию. Какая тому была причина? Разгорелась холодная война. Хорошие отношения с нашими союзниками, которые были созданы в результате совместных действий против гитлеровской Германии, разрушились. Президент США Трумэн[256] не обладал истинно государственным умом, а по отношению к СССР проводил злобную политику. О его личных качествах может свидетельствовать тот факт, что он дал пощечину журналисту, который критиковал его дочь как плохую певицу. И это – президент? Его страна позволяла себе тогда недопустимое. Самолеты США, нарушая границу, залетали на территорию СССР, а уж о Чехословакии и говорить нечего: они летали там каждый день, особенно над ее западными границами. Поэтому у Сталина возникла тревога, что войска США могут вторгнуться на территорию Чехословакии и восстановить буржуазное правительство, которое было свергнуто в 1948 году. Вот что толкало Сталина на ввод войск во все страны народной демократии. Они уже располагались в Польше, Венгрии и Румынии, но их не было в Болгарии и Чехословакии.

Готвальд на идею Сталина отреагировал очень правильно: «Товарищ Сталин, ни в коем случае нельзя вводить войска СССР в Чехословакию, потому что это испортит всю “кашу” и создаст невероятные трудности для нашей коммунистической партии. Сейчас отношение к Советскому Союзу у чехов и словаков очень хорошее. Если будут введены войска, возникнет новое положение: мы как бы перестанем являться независимым государством. Ранее мы зависели от немцев, будучи в составе Австро-Венгрии и Германии. И опять утрата свободы? Я очень прошу не делать этого. Вот если будут нарушены американцами наши границы, тогда другой вопрос. Пока же этого нет, прошу войска не вводить». И Сталин согласился. Он тогда прощупывал, как станет реагировать Готвальд. А у него самого твердое решение еще не созрело, поэтому он ничего и не предпринял. Я полагаю, что это был правильный поступок, иначе советско-чехословацкой дружбе мог бы прийти конец.

Вплоть до кончины Сталина он данного вопроса вновь не поднимал. А мы с 1953 года и во время моего руководства СССР – и подавно, ни при президенте Запотоцком, ни когда его сменил на посту президента Новотный. Председателем Совета министров Чехословакии был Широкий[257]. Новотный говорил мне, что Широкий недоволен этим. Кажется, у них действовала договоренность между чехами и словаками, что один срок президентский пост будет занимать чех, а следующий срок – словак. Когда президентом был Готвальд, его воспринимали в таком качестве и чехи, и словаки. Затем президентом стал чех Запотоцкий. После Запотоцкого на данный пост претендовал словак Широкий. Но руководство, посоветовавшись в присутствии Широкого, опять выдвинуло чеха. Широкий же стал председателем Совета министров. Я ответил Новотному, что тут – их внутреннее дело. Кроме того, Новотный информировал нас о том, что Широкий находился в союзной Гитлеру Словакии в годы войны как коммунист на нелегальном положении, потом был арестован гестапо, сидел в тюрьме, бежал оттуда. У них складывалось в этой связи какое-то политическое недоверие к Широкому. Но я считаю, что если смотреть на любого человека предвзято как на неразоблаченного врага и думать, что он бежал с помощью гестапо ради внедрения в подпольное движение, то при желании можно отыскать любые «подтверждающие» данные. Если же относиться с доверием друг к другу, то с такой позиции я ничего плохого не замечал за товарищем Широким.