Н. С. Хрущев. Воспоминания. Время. Люди. Власть. В 2 книгах. Книга 2 - Никита Хрущев

Когда я высказал все это Гомулке, он стал возражать. Оказалось, что Польше экономически выгодно получать от нас валюту за пребывание там советских войск. Но с другими поляками я на эту тему не говорил. Раз Гомулка столь определенно выразил свое несогласие, вопрос отпал, и мы не стали его форсировать, не хотели оказывать давление ни в какую сторону, создавая шероховатости в наших отношениях с польским руководством. Попутно вспомнил об обстоятельствах вывода наших войск из Румынии. Однажды, вскоре после смерти Сталина, мы беседовали на данную тему с румынскими товарищами. Тогда военным министром Румынии, кажется, был Боднэраш[232]. Он очень хорошо относился к Советскому Союзу, старый коммунист, прошедший румынские тюрьмы. Мы к нему испытывали абсолютное доверие. «Как вы отреагируете, если мы попросим вывести советские войска из Румынии?» – неожиданно поднял он вопрос. Я тогда отреагировал болезненно, даже погорячился. Мы еще находились под влиянием идей, навеянных сталинской политикой. Разговор происходил до 1956 года, то есть до того, как мы разобрались во всех злоупотреблениях властью, допущенных Сталиным, и пока еще преклонялись перед всем сталинским. Но спустя некоторое время вернулись к поставленному вопросу и вывели из Румынии свои войска.

С чехами я впервые столкнулся в 1915 году, когда трудился слесарем на электростанции Пастуховского рудника около Юзовки. На руднике работали главным образом военнопленные из австро-венгерской армии, по своему национальному составу очень пестрые: среди них были чехи, словенцы, венгры, итальянцы, немцы. Помню Вельмана, австрийского немца, унтер-офицера. Военнопленные жили довольно свободно, так же как русские рабочие. Их разместили в больших общежитиях, которые шахтеры называют балаганами. Мне, как слесарю, порой требовались подсобники. В зависимости от того, какая работа выполнялась, инженер Фролов выделял нужное их число, чаще всего военнопленных. Почти постоянно со мной работал пленный венгр Альберт Поп, крестьянин из Трансильвании, хороший и приятный человек. Поп говорил, что Вельман (объяснялись мы мимикой и отдельными словами) – плохой человек, что он все записывает, а когда они вернутся в Австро-Венгрию, он будет докладывать это начальству. Одним словом, выполнял шпионские функции.

Там была территория Войска Донского, поэтому полицейскую охрану несли казаки. Они находились возле балагана, вооруженные револьвером и шашкой, и вели какой-то учет, довольно примитивный и нестрогий, потому что пленные уходили совершенно свободно за поселок погулять в поле. Приходили назад, тоже когда хотели. Время сна и отдыха не было нормировано. Имели место случаи, когда я уходил из поселка на Пастуховку к своим родным, а в квартире оставался военнопленный, который ночевал у меня и сторожил дом, чтобы не обворовали. Он мог не ночевать у себя по две-три ночи, в зависимости от того, сколько дней меня не было. Я уходил за 25 верст от дома, когда посещал родителей. Отец работал тогда на шахте Успенская. Идти в воскресенье – слишком далеко: ведь пешком придется проделать туда и обратно путь в 50 верст. Поэтому такое посещение я мог себе позволить, только если не работал подряд три дня: в Пасху и на Рождество, большие праздники, в которые не работали порой и по пять дней.

Чехов у нас среди военнопленных было мало, всего двое. Они со мной работали непостоянно. То были интеллигентные люди с каким-то техническим образованием, резко выделявшиеся своей внешностью, аккуратностью и собранностью. Я с большим уважением относился к ним. С ними мне было и легче беседовать, потому что чешский язык – тоже славянский. Если мы вели беседу не спеша и с расстановкой, то понимали друг друга. Говорили не только о работе. В ней то, что нужно сделать, помогая мне, они видели сами. В чем должна заключаться их работа, эти умные, культурные люди понимали. Беседы шли о войне, и говорили главным образом чехи. Они сдались в плен сами, не были захвачены в плен, а использовали возможность перехода на сторону России. Я знаю подобное и по второй мировой войне, когда встречался с небольшим числом чехов, которые служили в армии Гитлера. Помню, например, случай, когда на Южном фронте чех сам перешел к нам. Наши военные доложили мне, что взяли пленного. Когда же его привели, он мне рассказал, что решил перейти к нам, воспользовавшись ночной темнотой, с пулеметом в руках, и еле-еле нашел наших, чтобы сдаться в плен. Потом мы шутили, как иной раз «берут в плен», а пленный сам ищет, кому бы сдаться. А в боевых условиях докладывают, что, дескать, рискуя жизнью, захватили пленного.

Те два чеха, пленные с 1915 г., рассказывали о народном движении в Чехии, о славянофильстве, сильно развитом там. Еще тогда называли мне имя Масарика[233]. Они очень нравились мне, и я любил приглашать их к себе домой, угощать чаем с вареньем. Потом, чтобы ответить на мою любезность, они предложили: «Господин Хрущев, если желаете, мы можем организовать занятия на дому и обучить вас техническому черчению». Я, как слесарь, нуждался в этом, то была моя мечта, и ответил, что с удовольствием воспользуюсь их любезностью. Они дали мне несколько уроков, но в течение короткого времени, ибо вскоре их куда-то услали, когда стали собирать пленных чехов в воинские части для организации особого корпуса[234]. Так я потерял связь с ними, но они оставили добрый след в моей памяти. Эти люди называли себя нашими братьями и говорили, что не хотят воевать с нами, а желают жить в дружбе. Правда, то был разговор общего характера, далекий от понимания интернационального классового братства и основывавшийся на идее всеславянской близости.

Должен сознаться, что прежде о славянофилах я ничего не слышал, хотя к этому времени уже был читателем пролетарских газет. Первое мое приобщение к чтению социал-демократических изданий произошло, когда я работал учеником на машиностроительном заводе Боссе. Сначала стал читать большевистскую «Звезду», потом большевистскую «Правду». Затем и лично общался с социал-демократами, но скорее на базе понимания необходимости объединения рабочих против фабрикантов. В теоретических основах марксистского учения я разбирался слабо. В 1922 году меня хотели назначить управляющим рудниками, но я отказался, так как просил уездный партийный комитет послать меня учиться на рабочий факультет в Юзовке. Чтобы добиться желаемого, мне пришлось затратить много усилий. Секретарем укома был у нас будущий заместитель председателя Совета Министров СССР Авраамий Павлович Завенягин. У меня сложились с ним приятельские отношения, и в конце концов я его уговорил и был освобожден от выполнения решения укома РКП(б) принять дела управляющего рудниками Щегловского куста, где когда-то работал. Там я в 1914 году трудился на шахте Горшкова, названной «Альберт» по имени его сына, а в 1915 году перешел за четыре версты от нее на электростанцию рудников шахты Пастухова.