Нездешние - Роберт Джексон Беннетт

Мистер Тримли проложил для своих поездов много путей. Просто некоторые пути уходят за пределы дома или в места, невидимые невооруженному глазу. Но это ведь такие мелочи. Право – в конце концов, просто такое у него причудливое хобби, да?

Слушай.

Дети Доузов – веселые дети, играют в большой песочнице на заднем дворе. Немножко необычно, что они выходят поиграть в неподходящее время – часто далеко за полночь – и что в самые счастливые минуты склонны левитировать.

Но соседи не против. Нет. Они об этом даже не думают. Им не положено думать.

Слушай.

В дом Крэев не входят и не выходят – никто бы и не знал, что в нем живут Крэйи, если бы не имя на почтовом ящике перед домом. Но в иные вечера, обычно часиков в девять, за окнами гремит оркестровая музыка, а если бы кто присмотрелся к шторам (никто не станет этого делать), он бы увидел, как очень-очень маленькие фигурки танцуют строгий танец.

Слушай.

Миссис Хьювелл занимается своим садиком каждое утро и каждый вечер. Что она в нем растит, никто точно не знает: никто и не видел, чтобы в нем что-то росло, ни стебелька, ни травинки не проклюнулось из земли. Но в ветреные ночи, если бы соседи хорошенько прислушались, они бы услышали шелест листьев на ветру, словно за забором не садик, а пышные густые джунгли, хотя увидеть их нельзя, а по весне, в прохладную сырую погоду, сквозь планки изгороди сочится мягкое зеленое сияние…

Слушай.

Миссис Грир раз в год принимает гостей в саду и приглашает каждый раз одних и тех же. Визит длится всего сорок минут: гости друг за другом идут по дорожке. Ровно в десять вечера входят в калитку и направляются прямо на задний двор. Там они стоят рядом, молча глядя в темное небо. Миссис Грир (она, увы, вдова, а мужа ее никто не помнит) стоит у крылечка, присматривая за грилем, на котором жарятся сорок гамбургеров. Когда они сготовятся (все ее гамбургеры очень-очень хорошо приготовлены), миссис Грир раскладывает их на картонные тарелочки, и гости, подойдя, разбирают и весь вечер держат тарелочку в одной руке. Они не едят – под конец вечера гамбургеры выбрасывают.

Ровно в десять тридцать того самого вечера небо проясняется, и всем гостям виден темный уголок ночных небес, и он в это время им очень-очень ясен.

Они засмотрятся в этот уголок неба и замрут.

Если вы в это время окажетесь поблизости и прислушаетесь, вы услышите шум, будто сотни сверчков тихо поскрипывают в лад, и в их стрекоте будет грустная, безнадежная нотка, словно сверчки что-то оплакивают, вспоминают что-то, что было у них когда-то да ушло. Если вы подберете слова, то скажете, что в этом звуке была боль, всепоглощающая тоска по дому, желание вернуться туда, где, может, даже не бывали.

Потом песня закончится, небо снова затянут облака, и гости повернутся друг к другу, подняв одну руку, растопырив пальцы, и соприкоснутся кончиками пальцев: большой к большому, указательный к указательному. И, соприкасаясь, они будут смотреть друг другу в глаза, словно обмениваясь беззвучно клятвой, потом кивнут, перейдут к следующему. Поднимут руки, и все повторится.

В десять сорок все гости миссис Грир выстроятся один за другим, выйдут за калитку и разойдутся по своим домам.

А миссис Грир, как всегда, останется сидеть перед грилем. Огонь будет омывать ее лицо, волосы от жара станут ломкими и скрутятся, иссохшая кожа натянется как барабан.

Заглядевшись в огонь, она подумает: «Это хорошая жизнь. Очень хорошая жизнь. Но чего-то недостает. Чего нам не хватает? Почему я не чувствую себя цельной?»

Но послушай еще об одном.

В эту самую минуту недалеко от Элмов стоит за своим домом Маргарет Боф. А Маргарет, в отличие от многих своих соседей по Винку, не из нездешних, она самая что ни на есть местная, родилась и выросла здесь и настолько человек, насколько можно быть человеком.

Она стоит на заднем дворе и плачет.

Она не знает, почему плачет. Сегодня ее ждет одна из немногих доступных ей в эти дни радостей. И все-таки она плачет.

Она подозревает, что, может быть, дело в ужине: вечером она попробовала приготовить что-то чуть менее привычное, чем обычно: салморехо, испанский томатный суп, рецепт которого нашла в книге. Но ее муж Дэйл Боф не скрывает своего мнения о том, какой должна быть еда: раз мы живем в американском доме, почему он не может получить на ужин бифштекс? И ради доброго старины Дэйла Маргарет подчеркнула, что ему в суп можно, если хочется, добавить грудинку, суп по традиции и готовился с грудинкой. И, значит, все хорошо, да? Так что Дэйл пошел к холодильнику, вынул целый пакет мяса, нарезал его большими, как серебряный доллар, ломтиками и побросал себе в тарелку. Потом достал целый пакет крекеров, целый пакет, накрошил и тоже добавил. И размешивал, пока суп не превратился в бело-розовую кашу с жесткими ломтями холодной грудинки на дне.

И Дэйл, глядя ей в глаза, все это съел. Давился густой розовой тюрей, безмолвно упрекая жену, что заставила есть такое.

Почему-то Маргарет это задело сильнее, чем все, что вытворял Дэйл в последнее время. Это проникло глубоко и разбило в ней что-то хрупкое. Нельзя ли, чтобы день хоть кончился хорошо? Разве она слишком многого просит?

Может, и слишком. С Дэйлом у них давно нехорошо. Может, с самой свадьбы. Дэйл был не то чтобы находка, но случалось ему проявлять довольно доброты, и он владел механической мастерской, а Маргарет, никогда не умевшая заговорить с мужчиной, была так рада вниманию и надежности, которую принесло его предложение.

Теперь она жалеет, что плохо подумала о своем выборе и о себе самой. Жаль, что она не разобралась, почему ей так трудно разговаривать с мужчинами и почему она предпочитает компанию немногих близких подружек; жаль, что она не заметила, как в ее дружбе с женщинами возникает чувство, будто она вскользь касается чего-то негласного, запретного, и надеется соблазнить себя и подругу таким преступным откровением, что даже себе в нем не смеет признаться. Только в первую брачную ночь, после неловкой потной возни, в которой было и кое-что приятное, и боль, она поняла, что наделала, и пожалела об этом, и возненавидела себя за это.

В Винке мальчики любят девочек, а девочки мальчиков, и никто никогда-никогда не разводится. Таковы правила. Когда они пришли, был заключен договор. «Мы дадим вам хорошую жизнь, здоровую жизнь, а вы все должны ею жить». И очень многим в Винке предложенная ими жизнь показалась хорошей, здоровой, безопасной, и они согласились. И, может быть, кто-то из них даже счастлив.

Но вот Маргарет плачет на заднем дворе. Только в отличие от других горожан она точно знает, чего ей недостает. Немножко этого она вкусит ночью, и это поможет продержаться еще немного.

В верхнем окне соседнего дома загорается свет. Перестав плакать, Маргарет смотрит туда. Свет гаснет и загорается снова. И гаснет совсем.

При виде сигнала у нее заходится сердце. Привстав на цыпочки, она заглядывает через изгородь – не видит ли кто (хотя разве бы я их увидела, даже будь они здесь?) – и подходит к забору, отделяющему ее дом от соседнего.