Картахена - Лена Элтанг

– Знаешь? – сказал он мне однажды, доставая стаканы из своего личного тайника за томами Британники. – Пора мне собирать манатки и валить отсюда куда глаза глядят. Либо я сделаю то, что хочу, либо сопьюсь, отсырею и сгнию, не дожив до сорока. Был такой физик, Ферми, кажется, так вот он собрался поставить в своем доме двойные рамы и для начала рассчитал эффект от утепления. Цифры сказали ему, что температура в доме понизится на один градус. Быть такого не может, сказал он и снова принялся вычислять, температура упорно падала, в доме становилось все холоднее, пока он не догадался, что ошибся на одну запятую.

– К чему это вы?

– А ты подумай. – Он почесал затылок, и несколько светлых волосков упали на красную плитку пола. – Почему он ошибся, этот Ферми? Потому что делал дело, недостойное гения. Вот и мы с тобой – торчим тут, на этом погосте, забитом стенающими призраками, и сами понемногу становимся мертвецами.

Ну нет, дотторе, меня отсюда калачом не выманишь, мне восемь лет хотелось оказаться в этом доме, моем собственном доме, не казенном. Приходилось вытягивать из памяти подробности – пол в холле мозаичный? окна стрельчатые? в башенках на крыше гнездятся сороки? Дом расплывался, выцветал, как переводная картинка на крышке пенала, превращался в придуманное прошлое. Хорошо прощупывались только аллея с желтой акацией, поставлявшей мне стручки для свистков, и часовня, из окна которой мне однажды удалось вытащить кусок зеленого стекла для секрета. Витраж после этого выглядел так себе, а через несколько дней Лидио пришел туда со слесарной тележкой и вставил во все окна решетки.

И вот я здесь (не мытьем, так катаньем), брожу по служебным коридорам, где сохранились прежние обои в меандрах, разглядываю выложенного смальтой дракона на полу парадного зала, превратившегося в столовую, спускаюсь на дикий пляж, где, как и раньше, купаются только трагические одиночки. Да что пляж, иногда я ночую на продавленной тахте в потайном чулане, о котором никто здесь понятия не имеет. В том самом чулане, вероятно, где моя мать умудрилась зачать меня на груде несвежих простыней.

В рыбной лавке закончился торговый день, и хозяин с помощником таскали по двору какие-то жестяные тазы, весело покрикивая друг на друга. На прилавке, который виднелся в проеме двери, лежала непроданная рыба во льду, лед громоздился шершавыми глыбами. Смуглые рыбины лежали ровно и слабо светились. Маркус подумал было купить одну и попросить хозяйку мотеля зажарить ее на ужин, но почувствовал, что есть сегодня уже не сможет. Зато сможет как следует выпить. Он решил, что сделает это в траянском порту, а после вернется домой по ночному шоссе.

В сумерках деревня казалась тихой и безлюдной, но Маркус знал, что в порту есть траттория, открытая до глубокой ночи, в таких всегда подают домашнюю граппу и кислое вино, отдающее пробкой. Добравшись до траттории, он устроился у окна, заказал стакан верначчо и спросил, не заходил ли сегодня клошар. Потом он достал блокнот и принялся составлять список вопросов, которые мог бы задать Петре, доведись им увидеться.

Какой-то момент в рассуждениях девчонки был упущен, и, может быть, даже не один, но все же ее досье произвело на Маркуса впечатление. Если бы он занимался расследованием по горячему следу, а не теперь, когда улики затоптаны, а суть преступлений поблекла, он начал бы с другого персонажа. С белобрысой вдовы. Он хорошо ее помнил: молочное хихиканье, бульканье сонных соков, блеск белоснежной радужки, победительная стать. Ни дать ни взять – джойсовская барменша, многократно отраженная в запотевших зеркалах, властвующая над битой посудой, знающая, как одним движением пальца собрать мокрую мелочь на прилавке и как жить вообще.

В рассуждениях Петры она упоминалась только как заносчивая тварь, от которой мало толку, так как ее алиби подтвердило двадцать шесть человек. Но здесь есть одно темное место: что такого произошло между капитаном и Бранкой, что он позволил себе сказать: я же все уладил, разве ты не довольна?

В деревне думали, что вдову отпустили под залог тысяч в двести, в глазах траянцев она была подозреваемой номер один, а Бри так и вовсе был уверен, что видел ее на месте преступления. Поэтому он написал Бранке письмо, сообщая, что он был на поляне ночью девятого февраля и что они могут договориться. Поступил как классический похититель драгоценностей: очевидно, что их следует продавать не скупщику, а тому, у кого их украли, потому что он заплатит и будет молчать. Вдова показала письмо своему приятелю, Ли Сопра понял, что речь идет о продаже марки, и решил, что ему стоит встретиться с парнишкой самому.

Но вернемся к убийству хозяина отеля. Допустим, капитан весьма ловок и сам написал четырнадцать отвлекающих внимание записок, как будто четырнадцать камней японского сада – на самом деле их пятнадцать, но пятнадцатого никогда не бывает видно. Стоит заметить, что беготня в кринолинах, искусный грим, рассказы про арктические льды и, наконец, опереточная россыпь любовных записок выдают в капитане человека эксцентричного, вполне вероятно, что рассказы о его актерстве не были выдумкой. Без покера тут тоже не обошлось. Полиция должна была размышлять примерно так: тот, кто послал записку, не знал, что капитан занят в постановке и встретится с Бранкой на сцене безо всяких note d'amore. Значит, его самого хотели выманить на поляну. Выходит, показывая записку полиции, капитан становился еще невиннее, чем был, больше того, – он становился потенциальной жертвой.

Погоди-ка, да ведь он ее не показывал. Записку нашла в его номере Петра и принесла комиссару, будто спаниель болотную курочку. Тогда почему же Ли Сопра медлил?

Ладно, посмотрим еще раз, чем могла быть записка, найденная в учебнике игры в покер. Она могла быть:

1. Доказательством вины капитана, взявшего записку у мертвеца, чтобы запутать следствие. Это версия Петры. Но в ней капитан по-прежнему выглядит дураком, оставившим опасную бумажку у себя в номере.

2. Пятнадцатым камнем японского сада, предназначенным для укрепления капитанского алиби. В этой версии есть червоточина: записку обнаружили шестого апреля, почти два месяца спустя после смерти Аверичи. Судя по всему, капитан не торопился ей воспользоваться, и это странно. Если он передумал показывать записку номер пятнадцать, то ее следовало уничтожить. А если не передумал, то два месяца – слишком долгий срок, не правда ли?

3. Приглашением на казнь, которое капитан принял за розыгрыш, поскольку точно знал, что встретит Бранку на репетиции. В этом случае записка могла валяться где угодно, даже в корзине для бумаг. Остается признать, что Ли Сопра невиновен.

Маркус отложил блокнот и поднял руку, но подавальщика нигде не было видно. Ему нужно было выпить, иначе мысль, которая маячила где-то на задворках сознания, могла ускользнуть. Старый игрок в покер не мог совершить ошибку, достойную дилетанта: оставить улику в книге, которую любая горничная могла взять в руки и полистать. Выходит, записку с приглашением прислал неизвестный блогер, чтобы выманить капитана на поляну и убить обоих владельцев «Бриатико». Нет, не годится. Не станет флейтист посылать капитану приглашение на свидание с гостиничной дивой. Мы знаем, что он работает в отеле, а всем служащим, в отличие от постояльцев, прекрасно известно о репетициях в южном флигеле. А если не флейтист, то кто же?