Цунами - Анатолий Курчаткин

— Отмейлю, — сказала Нелли. — Может, сегодня же.

— Ну, сегодня… — протянул Дрон. — Снова туда идти? Нужно, видимо, заводить, как Крис, смартфон.

— Я не прошу, чтоб специально. — Голос Нелли был ангельское терпение. — На обратном пути. Пойдем домой не морем, а по дороге.

— Если так, — пробормотал Дрон, беря из ямки в песке свой стакан и принимаясь очищать его пальцем от приставших песчинок.

— Там, между прочим, — занимая свой лежак, кивнул Крис в глубину острова, — полчища комаров. — А у моря здесь их, судя по всему, сдувает ветром. Здесь чудесно.

— Ой! — воскликнула Нелли. — А как же спать? Ведь нас заедят!

— Не заедят, — исполненным довольства голосом откликнулся Тони. — Я позаботился, купил специальный спрей. Побрызгаем — и никаких комаров.

— Тони, вы наш гений. — Крис буквально растрогался от его предусмотрительности.

— Тони! Гений! — выкрикнула Нелли.

— Можете отныне так меня и называть, — лучась довольством, дал согласие Тони.

Таец с платками шел за Радом от ресторанчика на заброшенном причале, где Рад остановился выпить стакан сока. Особенного желания пить не было, но Раду понравилось место, и захотелось здесь задержаться. Столы стояли под навесом прямо на деревянном настиле причала, от причала в море уходил узкий, с подгнившими досками пирс, рыбачьего вида катер покачивался на воде недалеко от оконечности пирса, рядом со столами на причале стояло несколько шезлонгов, — на шезлонг, развернув его боком, чтобы при одном повороте головы видеть море, при другом берег, Рад, получив сок, и сел.

Таец с платками появился у причала, когда он смотрел на берег. А может, то были не платки, а такие накидки, покрывала — во всяком случае, их вид позволял предположить все что угодно: яркие шелковые полотнища — синие, красные, оранжевые, зеленые — с такими же яркими рисунками: драконов, пальм, гор, моря в яхтах. Они висели у него, сложенные в несколько слоев, на руке, а одно он постоянно держал перед собой за углы развернутым — словно тореадор свой плащ. В роли быка, набегающего на плащ, должны были выступать отдыхающие, но особенного скопления их около ресторанчика не наблюдалось. Таец был маленький, худой, и ростом, и всей своей конституцией похожий на подростка, но лицо выдавало, что он уже отнюдь не молод, а глаза у него были такие затравленно-испуганные — больно смотреть, лучше этого не делать.

Но именно потому Рад и смотрел, не мог оторваться.

И таец невдолге перехватил его взгляд — и точас устремился к Раду.

— Good thing! — Хорошая вещь! — Английская речь давалась ему с невероятным трудом, это было одно мучительное напряжение горла, нёба, языка, и Рад скорее не понял, а догадался, что он произнес. — Good thing! — повторил таец, поводя перед Радом полотнищем, что держал в обеих руках, — истинно тореро, призывающий быка броситься на него. — Good thing!

Рад со смятением, старательно избегая теперь встречи с глазами тайца, отрицательно помахал рукой.

— No. No. Thank you. No. — Нет. Нет. Благодарю вас. Нет. — Взял трубочку, изогнуто торчащую из стакана, в губы, втянул в себя сок. Бык, не желающий бежать на плащ тореро, должен был вынудить тореро искать себе другую жертву.

Он допил сок, подозвал официанта, рассчитался — продавца, к его радости, нигде не было видно. Но только он ступил с причала на землю, его тореро вырос перед ним — будто впрямь из-под земли.

— Good thing, — встряхивая развернутым полотнищем и искательно глядя на Рада, проговорил он. — Very good thing. — Очень хорошая вещь.

Оказывается, ему было известно больше двух английских слов.

«Нет», — хотелось снова сказать Раду, но глаза тайца выворачивали его наизнанку, и очередное «нет» умерло в нем, не родившись.

— How much? — Сколько? — непонятно зачем спросил он.

«How much» — это таец тоже знал. Он быстро-быстро залопотал что-то, возможно, это был английский и он в том числе называл цену, но Рад его не понимал.

— Don't understand you. — Не понимаю вас, — сказал Рад и хотел уйти, — таец остановил его, схватив за руку, и стал показывать на пальцах, выставляя вилкой средний и указательный. — Five hundred? — Пятьсот? — расшифровал Рад.

Таец отрицательно помотал головой и потряс рукой с выставленными вилкой пальцами.

— Two hundred? — предположил Рад. — Двести бат?

— Yes, yes. — Да, да, — согласно закивал таец.

— Too expensive. — Слишком дорого, — развел Рад руками, решительно обогнул продавца полотнищ и двинулся по дороге, вьющейся вдоль берега, — как шел до остановки в ресторанчике.

Правда, дорога была уже более тропой, чем дорогой. То, что она все более напоминала тропу и все меньше на ней попадалось народу, вполне отвечало желанию Рада. Ему хотелось забрести в такую глушь, где о цивилизации напоминала бы только его одежда, простроченная машинным швом.

Продавец полотнищ возник у него на пути как раз в таком месте — когда Рад свернул на ответвляющуся от дороги едва заметную тропу, круто уходящую вверх. Должно быть, продавец знал тут не только человеческие, но и муравьиные тропки, и обогнал Рада по ним.

Он стоял на тропе, развернув перед собой одно из полотнищ с таким видом, словно это было его постоянное место торговли.

— Good thing! — сказал тореро, заступая дорогу облюбованному им быку.

Он был поразительно настырен, несмотря на затравленно-испуганное выражение своих глаз.

— Too expensive, — механически повторил Рад, проходя мимо тайца.

Но на вершине горы, где тропа, прорвавшись сквозь заросли, вдруг вывела его на широкую, отсыпанную желтым гравием дорогу, он снова был встречен продавцом полотнищ.

— Good thing! — выставил перед ним тореро свой плащ. И с мучительной старательностью выдавливая из себя слова, проговорил — так, что Рад его понял: — One hundred twenty. — Сто двадцать.

Он сбавил цену чуть не наполовину!

Рад подставил загривок, чтобы получить в него шпагой. Он больше не мог сопротивляться.

Продавец держал развернутым полотнище с драконом — нежно-серый графический рисунок на ярко-вишневом насыщенном фоне, — Рад его и взял. Продавец извлек из висевшей на плече холстяной сумки белый полиэтиленовый пакет, мягкими нежными движениями убрал полотнище внутрь пакета, а Рад достал кошелек и стал перебирать банкноты внутри. Лежало несколько сотен, были пятидесятки, а двадцаток не было. Он счел это знаком. Достал сотню, пятидесятку и, чуть погодя, еще одну пятидесятку. Может быть, двести бат — это продавец просил лишку, имея в виду после торга сбросить цену, но дать ему меньше у Рада не поворачивалась рука. Пять долларов за художественное изделие — куда еще было меньше.

Продавец, увидев вместо ста двадцати бат двести, отрицательно закрутил головой, замахал рукой: