Моральное животное - Роберт Райт

Союз с Лайелем

Джон Генсло, кембриджский наставник Дарвина, оставался его главным связующим звеном с британским научным сообществом во время плавания на «Бигле». Геологические заметки Дарвина, столь впечатлившие Седжвика, были не чем иным, как выдержками из его писем учителю, которые тот посчитал своим долгом предать огласке. Именно к Генсло, которого Дарвин неизменно называл «мой ректор и учитель», он обратился ближе к концу плавания с просьбой подготовить почву для его вступления в Геологическое общество. По возвращении домой Дарвин первым делом написал Генсло: «Я так хочу с вами увидеться. Вы были мне самым добрым другом, которого только можно пожелать»[568].

Однако быть главным наставником Дарвина Джону Генсло оставалось недолго. На борту «Бигля» по совету Генсло Дарвин прочел «Основы геологии» Чарлза Лайеля, где тот отстаивал спорную теорию, выдвинутую ранее Джеймсом Геттоном, о том, что геологические формации – это главным образом продукт медленной, постепенной, непрерывной эрозии и разрушения, а не катастрофических событий вроде наводнений (катастрофическая версия пользовалась поддержкой духовенства, так как не исключала божественное вмешательство). Путешествуя на «Бигле», Дарвин нашел свидетельства в пользу теории Геттона (например, что побережье Чили незначительно поднялось с 1822 года) и вскоре сам стал называть себя «пылким последователем» Лайеля[569].

Как отмечает Джон Боулби, вполне закономерно, что Лайель стал главным наставником и кумиром Дарвина: «Защита одних геологических принципов стала тем общим делом, которое связало их и которого недоставало в отношениях с Генсло»[570]. Как мы видели, общие цели укрепляют дружбу. После того как Дарвин поддержал взгляды Лайеля, их статусы оказались связаны: упадет один, упадет и другой, но и подъем будет совместный.

Однако общность интересов была не единственной опорой для взаимно альтруистической связи между Лайелем и Дарвином. У каждого из них были собственные козыри. Дарвин предоставил массу доказательств тех взглядов, которые продвигал Лайель. А Лайель, помимо прочной теоретической опоры, на которой Дарвин мог строить свои исследования, дал младшему коллеге научное и социальное покровительство. Через несколько недель после возвращения «Бигля» Лайель пригласил Дарвина на обед, посоветовал не терять времени и пообещал членство в закрытом клубе «Атенеум»[571], заявив, что Дарвин «прекрасно дополнит наше общество геологов»[572].

Несмотря на то что Дарвин был довольно бесстрастным и циничным исследователем человеческой натуры, он, казалось, не разглядел за интересом Лайеля расчетливого прагматизма. «Среди крупных ученых никто не был со мной столь дружелюбен и добр, как Лайель. Вы не представляете, с каким участием он принял все мои планы»[573], – писал он Фоксу через месяц после возвращения. Ну что за душка!

Еще раз подчеркну, что своекорыстное поведение необязательно должно опираться на сознательный расчет. В 1950-х годах социальные психологи доказали, что нам нравятся люди, на которых мы можем влиять, а если эти люди еще и имеют высокий статус, то наша симпатия возрастает в разы[574]. При этом никто обычно не думает «если я смогу влиять на него, то он будет мне полезен – сдружусь-ка я с ним покрепче» или «чем выше статус, тем дороже друг», естественный отбор уже все решил за нас.

Естественно, люди могут дополнять эти «выводы» сознательными размышлениями. Наверняка и Дарвин, и Лайель понимали, что способны быть полезны друг другу, но главным все равно было чувство крепкой и искренней приязни. Думаю, Дарвин не кривил душой, когда писал Лайелю: «Переписка и разговоры о геологии с вами доставляют мне величайшее удовольствие». Его, без сомнения, подкупила «добродушнейшая манера», с которой Лайель наставлял его, «даже не дожидаясь запроса»[575].

Полагаю, не менее искренне Дарвин жаловался несколькими десятилетиями позже, что Лайель «очень любил общество, особенно – общество выдающихся людей и лиц высокого положения, и это чрезмерно большое преклонение перед положением, которое человек занимает в свете, казалось мне его главным недостатком»[576]. Но это было уже после того, как Дарвин добился всемирной известности и обрел четкие профессиональные перспективы, а до этого он был слишком ослеплен величием Лайеля, чтобы обращать внимание на его недостатки.

И снова о промедлении Дарвина

Два десятилетия после возвращения в Англию Дарвин провел весьма своеобразно: сначала открыл естественный отбор, а затем всячески избегал оглашения своего открытия. Мы разобрали несколько теорий, объясняющих это промедление. Подход эволюционной психологии ни в коей мере не отметает, а скорее дополняет и подкрепляет их.

Начнем с того, что Дарвина одолевали две силы: одна из которых подталкивала его к публикации, а другая отвращала от нее.

Первая – врожденная тяга к признанию, которая не была чужда Дарвину. Выдвинуть революционную теорию – верный способ добиться славы. Но что вдруг, если ее не примут? Решительно отметут как угрозу обществу? Тогда лучше не высовываться. Во все века продвижение непопулярных взглядов (тем более без поддержки сильных мира сего) не давало генетических преимуществ, и это мягко сказано.

Стремление людей говорить то, что нравится большинству, было известно задолго до того, как ученые объяснили его эволюционную природу. В известном эксперименте 1950-х годов многие участники с удивительной готовностью выносили неверное – очевидно неверное! – суждение о длине двух линий, если в комнате было много людей, считавших именно так[577]. Кроме того, психологи обнаружили, что стремление человека высказывать собственное мнение напрямую зависит от благосклонности слушателя[578]. Еще один эксперимент, проведенный примерно в то же время, показал, что информация, запоминаемая человеком, зависит от того, с какой аудиторией ему предстоит ею поделиться: испытуемым показывали список аргументов «за» и «против» увеличения зарплаты учителей; те участники, которым предстояло выступать перед налогоплательщиками, как правило, запоминали аргументы «против», те, которым предстояло общаться с учителями, – «за». Авторы эксперимента заключили, что «вероятно, значительную часть мыслительной деятельности человека полностью или частично составляет воображаемое общение с воображаемой или реальной аудиторией, и это способно оказывать влияние на то, что он помнит и во что верит в текущий момент»[579]. Это полностью согласуется с эволюционным взглядом на человеческую психику. Речь развилась как способ манипулирования людьми в собственных интересах (в данном случае в интересах индивида заручиться поддержкой группы, имеющей четкое мнение), и когнитивная функция, связанная с речью, настраивается соответствующим образом.