Моральное животное - Роберт Райт

Дарвина можно назвать идеальным экземпляром нашего вида. Он отлично преуспел в самом человеческом деле – манипулировании социальной информацией в личных интересах. Предложенная им версия появления человека и других живых организмов получила широкое распространение и подняла его на вершину социального олимпа. Когда Дарвин умер в 1882 году, его похоронили в Вестминстерском аббатстве, недалеко от могилы Исаака Ньютона[548], на территории альфа-самцов, и все газеты мира оплакивали его кончину и восхваляли его гениальность. И не только. Лондонская «Таймс» писала: «Несмотря на все его величие и мощь его ума, он обладал приветливейшим характером, который привлекал к нему многочисленных друзей и очаровывал всякого, кто имел счастье с ним встретиться»[549]. До самого конца Дарвин сохранял свою легендарную непритязательность. Местный гробовщик вспоминал: «Я сделал для него такой гроб, какой он хотел, грубый, будто только с верстака, без полировки, без украшений», однако после внезапного переноса похорон в Вестминстерском аббатстве «мой гроб не потребовался, и они отослали его назад. Другой гроб блестел так, что, глядя в него, можно было бриться»[550].

В этом, собственно, и заключался парадокс личности Чарлза Дарвина. Он добился мировой известности, казалось бы, не имея характерных черт, необходимых для грандиозного социального триумфа. Как выразился его биограф Рональд Кларк, он «мало походил на человека, которому суждено оставить след в вечности, так как обладал редкой порядочностью, которая не позволяет идти к цели по головам»[551].

Утверждение о том, что Дарвин просто выдвинул верную теорию происхождения человека, не разрешает этот парадокс, поскольку он был отнюдь не единственным и даже не первым, кто это сделал. Альфред Рассел Уоллес самостоятельно пришел к концепции естественного отбора и начал писать о ней еще до того, как Дарвин опубликовал свой труд. Версии Дарвина и Уоллеса были официально обнародованы в один день на одном ученом совете, но сегодня о Дарвине знают все, а о Уоллесе – единицы. Почему Дарвин победил?

В десятой главе мы частично объяснили, как безусловная порядочность Дарвина могла сочетаться с его громкой славой – все-таки он жил в обществе, где благородство было обязательным условием социального успеха. Моральная репутация значила очень многое.

Однако не все так просто. При более внимательном изучении длинного и извилистого пути Дарвина к славе становится очевидно, что привычные представления о нем, как о человеке, лишенном амбиций, презирающем макиавеллизм и не испорченном славой, не вполне соответствуют действительности. В свете новой эволюционной парадигмы он предстает скорее не как святой, а как самец-примат.

Честолюбие

С самого раннего возраста Дарвину были не чужды амбиции – обязательный компонент социального успеха. Он конкурировал за статус и жаждал признания. «Мой успех… в изучении плавунцов вполне неплох, – писал он кузену из Кембриджа. – Думаю, моя коллекция Colymbetinae больше, чем у Дженинса». Когда упоминание об экземпляре, пойманном им, появилось в книге энтомолога Джеймса Френсиса Стивенса «Изображения британских насекомых» (Illustrations of British insects), он написал: «Вы увидите мое имя в последнем томе Стивенса. Я доволен, что утер нос Дженинсу»[552].

Представление о Дарвине как о типичном молодом самце, одержимом жаждой победы, несколько противоречит привычным воззрениям. Джон Боулби описывал Дарвина как человека, «постоянно недовольного собой», «склонного принижать собственные достижения», «постоянно опасающегося критики от других и от самого себя», «преувеличенно почтительного к авторитету и мнению других»[553]. Не слишком похоже на поведение альфа-самца, не правда ли? Но вспомним, что в группах шимпанзе часто (а в человеческих обществах почти всегда) социальный статус не повышается в одиночку. Как правило, первым шагом к восхождению становится заключение союза с особью более высокого ранга, для чего требуется уметь демонстрировать подчиненное положение. Один из биографов Дарвина так описывал его мнимую патологию: «Недоверие самому себе и отсутствие уверенности заставляли его подчеркивать собственные недостатки, особенно при общении с авторитетными личностями»[554].

В автобиографии Дарвин вспоминал про то, как, будучи подростком, «сиял от гордости», когда узнал, что один выдающийся ученый после беседы с ним сказал: «В этом молодом человеке есть что-то такое, что заинтересовало меня», но тут же добавил: «Этим отзывом я обязан, должно быть, главным образом тому, что он заметил, с каким огромным интересом я вслушиваюсь буквально в каждое его слово, – а я был невежественен, как поросенок, в тех вопросах истории, политики и морали, которых он касался»[555]. Здесь, как обычно, Дарвин скромничает, но, похоже, догадывается, что как раз это качество и помогло ему пробиться наверх, так как продолжает: «Думаю, что похвала со стороны выдающегося человека – хотя может возбудить и даже несомненно возбуждает тщеславие – полезна для молодого человека, так как помогает ему держаться правильного пути»[556]. Да, правильного – наверх.

Скромность Дарвина, безусловно, была тактической, но не лицемерной. Почтительное отношение к людям, стоящим на ступеньку выше по социальной лестнице, приносит наибольшие плоды, когда человек полностью ему отдается и не осознает конечной цели. Мы испытываем истинное благоговение перед теми, чье расположение сулит нам выгоды. Томас Карлайл, один из современников Дарвина и его знакомый, был, вероятно, прав, утверждая, что преклонение перед героями – неотъемлемая часть человеческой природы. И, видимо, не случайно поклонение набирает обороты, когда начинается настоящая социальная конкуренция. Как заметил один психиатр, «юность – время поиска новых идеалов… Подросток ищет модель, совершенный образец для подражания. Он как младенец, который еще не осознал несовершенство родителей»[557].