Искушение фараона - Паулина Гейдж

– Я хочу этого, и ты тоже, – сказал он. – О служанке не тревожься. Когда она проснется, то даже не заметит, что спала, ничего плохого с ней не случится.

«Так не должно быть. – Эта мысль пробилась в затуманенное сознание Шеритры. – Я должна встать и бежать отсюда». Но тем временем ее рука, словно бы живущая собственной жизнью, погладив Хармина по животу, стала опускаться все ниже. Он застонал и уткнулся лицом ей в плечо.

Весь остаток дня Шеритра не видела Хармина. «Беги от любви, словно от страшной болезни» – написано в гороскопе, и все же она с радостью, с неистовством отдала свое тело юноше, которому давно принадлежало ее сердце, и уже сейчас она мечтала о том, как наступит ночь, когда он, конечно же, снова придет к ней и они будут вместе. Она не выходила к обществу, она лежала на постели, закинув за голову руки и размышляя о том, что сделала. Все ее тело до сих пор хранило ясную память о каждом движении Хармина, а перед глазами стояла картина их первой близости и первой шутливой борьбы.

Самое горячее желание, охватившее все ее существо в то самое время, когда он, впервые поцеловав, оставил ее, не могло заставить забыть о твердых нравственных устоях, порядках, в которых она была воспитана. Царевна не должна подвергаться риску родить ребенка, отцом которого был бы простолюдин. Недопустима даже мысль, что в телесную оболочку простолюдина могло вселиться божество. И царевна может подвергнуться строжайшему наказанию за то, что неподобающим образом отдала свою девственность. Так в тревоге размышляла Шеритра. «Но я ведь не путаюсь где-нибудь под забором с каким-то грязным матросом, – говорила себе Шеритра. – Мы с Хармином все равно что жених с невестой, а он – сын благородных родителей. Мне нет теперь пути назад, мне негде спрятаться. Если я хочу и впредь наслаждаться его любовью, я должна сделать Бакмут своей сообщницей, а значит, отец узнает обо всем в считаные дни.

Все это подстроила Табуба, нет никаких сомнений, и это тревожит меня сильнее всего. Значит, ее нравственные устои вовсе не так строги, как она сама провозглашает? Или она считает, что мы с ее сыном уже обручены? Или она ищет моей поддержки в своих отношениях с отцом, поддержки, к которой теперь будет подмешана добрая доля принуждения?»

То, как повела себя Табуба, вызывало у Шеритры отвращение; ей было мучительно думать, как мать с сыном сидят спокойно в саду и за чашей вина обсуждают ее дела, словно она неживой предмет, не имеющий собственной воли. «Хорошо, а какую собственную волю ты проявила? – в запальчивости укоряла себя девушка. – Ты отчаянно хотела быть с ним, ты прекрасно понимала, что чем дольше ты будешь гостить под этой крышей, тем неизбежнее станет твое падение. В их кознях ты стала немой сообщницей, и винить тебе некого, кроме себя самой. Теперь надо идти до конца. Отцу не останется ничего другого, как только объявить о нашем обручении. Бедный отец! А так ли это для него важно?»

– Бакмут! – позвала она, и служанка, сидевшая на полу и занятая чисткой украшений своей госпожи, поднялась с места и подошла к постели Шеритры. – Ты посылаешь отцу сообщения о том, что я делаю и что со мной происходит?

У Бакмут удивленно приподнялись брови.

– Нет, царевна, этим занимаюсь не я, – твердо заявила она.

– Тогда кто? – в задумчивости спросила Шеритра. – Ты знаешь?

– Точно не знаю, но мне кажется, что это писец. Он целыми днями бродит по дому, и делать ему совершенно нечего, – язвительно заметила Бакмут. – Чем быстрее мы возвратимся в дом царевича, тем скорее все бездельники из твоей свиты получат плату по заслугам.

Шеритра расцепила пальцы и села на постели.

– Ты ведь мне друг, правда, Бакмут? – начала она. Девушка кивнула. – Мы с тобой неразлучны с тех самых дней, когда вместе играли погремушками, сидя на полу в детской, и ты всегда понимала меня. Ты ведь не выдашь меня, правда?

Бакмут пристально посмотрела ей в глаза.

– Я состою в полном твоем услужении, – сказала она, – и отвечать должна только перед тобой, царевна. Конечно же, я не выдам тебя. Но с моей верностью моей госпоже рука об руку идет и мое право – прямо говорить тебе все, что у меня на уме.

Шеритра рассмеялась.

– И ты никогда не пренебрегала этим правом! – заметила она. Но потом царевна сразу сделалась серьезной. – Я не из тех девушек, у кого в жизни бывает множество увлечений, – продолжала она. – И хотя ты простая служанка, ты стала для меня самым близким другом. Каково твое мнение о Хармине?

Бакмут поджала губы.

– Я знаю, что для царевны этот человек очень много значит, следовательно, он вполне достоин такого внимания, – ответила она.

– Но самой тебе он не нравится.

– Царевна, я не вправе высказывать суждение о тех, кто стоит выше меня.

– Да, не вправе, – нетерпеливо перебила ее Шеритра, – но я задала тебе вопрос, значит, ты должна отвечать и не думать о том, что твой ответ может вызвать мое недовольство.

– Хорошо, – холодно проговорила Бакмут. – Этот человек, царевна, мне не по душе. Он столь же красив, как и твой брат Гори, но ему недостает тепла и душевной щедрости молодого царевича. В этом человеке мне чудится что-то гнусное. А его мать – опытная и искусная женщина, и на пути к своей цели она не остановится ни перед чем, хотя теперь ты и называешь ее своей подругой.

– Спасибо за честный ответ, Бакмут, – сказала Шеритра. – Теперь слушай, что я скажу: доступ в эту комнату должен быть открыт Хармину в любой час, когда только он того пожелает, а ты во время его посещений должна оставлять нас наедине.

На лице Бакмут было написано нескрываемое неодобрение.

– Царевна, забота о твоем благе каленым железом выжжена у меня на сердце, и могу сказать, что ты задумала недоброе, да, очень недоброе, – с жаром говорила она. – Ты – царская дочь, царевна, ты…

– Все это мне прекрасно известно, – резко оборвала ее Шеритра. – Я не спрашиваю тебя, как мне поступить, я отдала тебе ясное приказание, с тем чтобы в будущем ты не несла никакой ответственности за мое поведение. Тебе все понятно?

– Вполне. – Бакмут церемонно поклонилась.

– Кроме того, ты не должна сообщать об этом моем распоряжении никому другому из моей свиты. В случае если тебя спросят, я не обязываю тебя лгать, но и распускать сплетни ты тоже не должна.

– Царевна, я никогда не распускаю сплетен. Разве есть у меня на это время? Твоя матушка, царевна Нубнофрет, воспитала нас в надлежащей строгости. А насчет здешних слуг… – Она рассмеялась резким смехом. – Они не станут сплетничать, они – словно ходячие мертвецы. Я их презираю!

– Вот и отлично. Значит, мы поняли друг друга.

– И все же я хотела бы сказать еще вот о чем, – не унималась Бакмут. – В этом доме, милая царевна, с тобой произошло много чудесных перемен. Ты избавилась от своей неловкости и застенчивости, что так тебе досаждали. И со мной ты стала мягче и спокойнее. Ты расцвела, словно цветок пустыни. Но в этом цветке зреет что-то жестокое и недоброе. Прошу меня простить, царевна.