Бывших не бывает - Евгений Сергеевич Красницкий

– Оно и видно, – в свою очередь усмехнулся отец Моисей. – Все вы, иеромонахи, всё монастырским чином норовите, а мир – не монастырь!

– Ну спасибо за науку, брат во Христе… – начал ратнинский священник, но закончить не успел.

– Здрав будь, отче! – в церковь, на ходу сдёрнув шапку и трижды торопливо перекрестившись, влетел давешний воеводский холопчонок.

– Чего тебе, отрок? – спосил отец Меркурий.

– Отче! – парнишка вытянулся в струнку. – Боярин-воевода со всем уважением велел тебе не мешкая быть у старосты Аристарха! Меня в провожатые послал, отче!

– Так и сказал – «со всем уважением»?

– Так и сказал, отче! – Паренёк старательно ел глазами отца Меркурия. – Позвал меня и говорит: «Дуй к попу мухой. Скажешь, что я его со всем уважением к старосте зову. Пусть, значит, жопу в горсть и резвым кабанчиком быстрее собственного визга, только вежливо скажешь, а то уши вырву!»

«Это не тот, случайно, которого я обращению со своей особой учил? Наука впрок пошла. А вот мне сейчас ума-то под хвост напихать попробуют… Ну, пусть попробуют… Сегодня мы, пожалуй, кое-что для себя выясним. Оба!»

– Здрав будь, – по-простому кивнул воевода, едва священник появился в дверях. – Садись.

Отставной хилиарх сел на лавку и огляделся: напротив, подперев себя горой подушек, в полулежачем положении устроился староста Аристарх, а у него в изножии утвердил на табурете свой сиятельный зад воевода Корней.

– Ну? – лаконично поинтересовался Корней.

– Морозно сегодня, – пожаловался в ответ священник.

Аристарх молча улыбнулся.

– Что поделываешь, отче? – с подчёркнутой ласковостью осведомился воевода. – Не надо ли чего? Не донимает ли кто? Не обижают ли? А может, сказать чего хочешь?

– Ну я мог бы сказать, что дрова рублю, – ухмыльнулся в ответ отставной полутысячник, – но вроде бы с тобой разговариваю, и ты меня на разговор зазвал, да ещё при свидетелях. Так что давай к делу. Спрашивай!

– Говорил я тебе, Кирюха, что ласковостью твоей его не пронять, – староста подмигнул своему другу и соправителю. – Не со страху дерзит.

– Твой заклад, Репейка! – отозвался воевода, а потом резко повернулся к священнику. – Так что поделываешь, отче? Здесь – в Ратном?

– Вживаюсь, воевода, – отец Меркурий сам не понял почему употребил именно русский титул вместо ставшего уже привычным «эпарх Кирилл».

– Кхе! Вживаешься, значит? – Корней улыбнулся, подбоченился, но глаза остались льдисто-холодными. – И глубоко вжился?

– Меньше, чем хотел бы, но больше, чем рассчитывал за такое время, – развёл руками священник. – Ну уж как сумел.

– Кхе, сумел, – согласился воевода. – Без смазки в эту самую… Не рано в свои игры играть начал?

– Нет, не рано, – пожал плечами отец Меркурий. – Я ведь предупреждал, что буду. Только забыл ты, воевода, что я тогда в бане сказал: «Я вам не враг». Само собой, у меня и свой интерес имеется, и играю я за себя, вот только это «за себя» означает не всегда за вас, но никогда против вас.

– Кхе, откровенно, – Корней повернулся к Аристарху. – Веришь ему?

– Я, Кирюх, никому не верю, даже себе, – староста ухмыльнулся одними губами. – И себе нельзя верить. Сам видишь – лежу я тут пока бревном, по нужде и то встать не могу. И приключилась тут со мной нужда мелкая, да так, что терпежу нет.

– Ты это к чему? – дёрнул искалеченной щекой воевода.

– Пристала, значит, ко мне нужда мелкая, – Аристарх просто проигнорировал вопрос друга. – Я, само собой, ору, пособите, мол. Кинулись ко мне, корчагу, значит, суют, чтобы способнее, а из меня как попрёт – еле-еле в жопе удержал, пока лохань помойную совали… Так что верить никому нельзя – даже себе, а то не ровен час обвалишься, как титешник.

– Кхе! По-другому спрошу, – воевода прищурился и подобрался. – Ему ты доверяешь?

– Кой в чём… – староста помолчал. – Кой в чём… Людей по делам судят, и тут вроде корить его нечем… Но в начале было Слово, в Писании говорят. Так, отче?

«Малака! Мы добрались до сути! Ошибиться нельзя, соврать нельзя и всей правды сказать нельзя – просто не поверят. И одних высоких целей им не достаточно – идеалист для них равнозначен идиоту, а идиот на моём месте быть не может, хотя в моём случае как раз и есть… Так что нужно нечто зримое, земное, но и амбициозное… Так что сказать, а что опустить?»

– Так! – кивнул отставной хилиарх.

– Ну вот и скажи… – воевода нехорошо усмехнулся, а потом произнёс, как топором по шее ударил: – Слово… А уж мы, не обессудь, решим: стать ему плотью или как.

– Что ж, эпарх Кирилл, – отец Меркурий подчеркнул греческое титулование, – вот тебе моё слово. Ты многого хочешь для себя: прославить свой род, подняться по пути чести, встать лишь на ступень ниже трона. Достойная цель!

Но ещё большего ты хочешь для внука. Ты его любишь больше жизни, но и немного завидуешь ему, его крови – священному ихору цезарей, что течёт в его жилах, но не в твоих… И пусть эта кровь не из-под венца – это не важно, она всё равно даёт sacrum – священное право властвовать! Не знаю, как это правильно сказать на языке моей матери, но ты понял меня…

Корней побагровел, но священник не дал ему сказать слова.

– Именно потому ты так ухватился за возможность. Широкая река, богатый торговый путь и нет сверху власти. Именно там твой внук может осуществить своё право крови, проверить свой sacrum. Для этого всего и надо-то победить. Одному против десяти, но когда тебя это пугало? Ты всю жизнь так жил и внука воспитал в том же духе. То, что он взбунтовался – лучшее тому доказательство! У него есть sacrum, и он ведёт его!

Теперь ты, синкилитик Аристарх! Ты тоже хочешь вскарабкаться наверх. Но не к трону, а за трон. Ты хочешь решать, но не оглашать решения, а вот твой друг и соправитель хочет и того и другого, но тут уж каждому своё.

Теперь обо мне. Я, недостойный иерей, хочу стать епископом. Для начала. Когда-то я водил в бой таксиархию. Теперь у меня другой бой, но мне надоело быть в нём рядовым акритом.

А ещё я хочу отомстить. Очень хочу, но это может пока подождать – месть не то блюдо, что едят горячим. Есть дело поважнее – спасти моего единственного друга. Это то, что я хочу для себя.

И потому мне нужны вы и ваш успех. Я хочу его для всех нас. Малака, я его жажду больше, чем жаждал воды