Ольга, княгиня воинской удачи - Елизавета Дворецкая

По мере того как войско подходило к монастырю, все больше из рядов раздавалось изумленных возгласов. Вперед послали дозор и убедились, что возле «города в горе» никакой засады нет – да для нее здесь не было и возможности, тесная долина под скалой, пересеченная ручьем, не годилась для битвы. Однако Мистина велел расставить дозоры по всей окружности долины, чтобы обезопасить войско от нападения с тыла, и разрешил людям отдыхать после перехода.

Бояре тем временем пошли осматривать монастырь и советоваться. Просто окружить и ждать не было смысла: беженцы унесли туда все свои припасы и увели большую часть скота, а по скале близ стены сбегал могучий ручей – несомненно, в монастырь имеется от него отвод, снабжающий его водой в любом количестве. Оставаясь на месте, русы скорее дождались бы подхода фемных войск, чем сдачи монастыря.

Оставался приступ. Но даже Хавстейн, имевший наибольший опыт взятия каменных укреплений, попросил время подумать. Узкая лестница пропустила бы не более двух человек одновременно, а площадка перед воротами, зажатая между каменной стеной и крутым обрывом склона, вместила бы не более двух десятков. Ни затащить туда таран, ни даже собрать его там – нечего и думать.

А к тому же греки настроились обороняться. Насколько русам было известно, в монастырях обычно не бывает вой-ска. Однако на стене близ ворот виднелись вооруженные люди – блеск шлема и привлек к этому месту внимание разведчиков. Всех, кто пытался подняться по лестнице, встречали стрелами.

Усевшись наземь шагах в пятидесяти от подножия лестницы, бояре стали совещаться. Здесь были Хавстейн, Острогляд, Ивор, Родослав, Невед, Ярожит, Извей, Земислав, Зорян со своим кормильцем-воеводой по имени Сорогость, два брата Гордезоровичи – Творилют и Добылют, были Трюгге и Кари Щепка. За пару месяцев похода уже все загорели, оделись в греческие рубахи, у многих рядом лежали взятые из добычи пластинчатые доспехи и мечи-спафии. Кое у кого на руках еще виднелись буровато-розовые пятна подживших ожогов – память об огненной битве в Босфоре.

– Над воротами стрелков поместится два десятка, – говорил Мистина, сидя лицом к монастырской крепости. – Это не так много. Еще они могут стрелять вон оттуда, – он показал на стену справа от ворот, более высокую, чем надвратная. – Но если все же пройти на площадку, прикрывшись большими щитами, то можно попытаться прорубить ворота.

– На лестнице будут тоже стоять наши люди и стрелять по лучникам на стене, – добавил Ивор. – Грекам придется держать под прицелом сразу два направления, а значит, и по тем, кто на площадке, и по тем, кто на лестнице, будет стрелять разом не более десятка человек.

– Ну, что, проверим на прочность их каменное брюхо? – Мистина оглядел воевод.

– Не просто же так в такую даль ноги били… – отозвался Родослав.

Сверху вновь полетели размеренные удары церковной кампаны. Видя, что враг изготовляется к бою, греки призывали на помощь своего всемогущего Бога…

* * *

В первый день Бог оказался к своим детям благосклонен. Разрушение ворот продвигалось с трудом и очень медленно: сделанные из дуба, окованные железом, створки едва поддавались лезвиям секир. А к тому же рубить могли лишь двое-трое: остальные держали над ними и собой сколоченный из жердей щит, покрытый шкурой. Греки метали сверху и простые, и подожженные стрелы, лили сверху горячую смолу, которая от тех же стрел загоралась поверх щитов. Шкуры над щитами часто поливали водой из ручья на скале, тем не менее уже появилось человек десять обожженных. Поначалу боялись, как бы у греков не оказалось там проклятое «Кощеево масло», но, видно, огнеметными жерлами монастыри не снабжались.

Раненых было уже под сотню. Мистина мысленно задавал себе вопрос, что кончится раньше – его люди или стрелы там наверху?

Но потом, ближе к вечеру, греки припасли такую пакость, что Мистина приказал отступить. Вместо стрел на русов, рубивших ворота, вдруг рухнула сверху целая груда камня. Судя по остаткам кирпича и раствора, греки разнесли внутри своей крепости какое-то старое, ветхое здание или стену. Но мощь этого удара оказалась сокрушительной: обе ватаги на площадке под воротами рухнули, придавленные камнепадом.

Мистина на миг опешил от этого зрелища: там, где только что были два больших щита, а под ними два десятка человек стучали топорами, теперь лишь высилась груда камня, едва видная сквозь плотное облако пыли. Стук секир по дереву разом смолк, зато со стены неслись ликующие крики греков. Он уже различал знакомое и ненавистное «Ставро никисе!»[52].

– Еще два щита, вытащить их, – приказал он оруженосцу.

Бер побежал к ждавшим наготове дружинам, тоже в изу-млении на это взиравшим, передать приказ.

Другого выхода и не было: груда камня, под которой скрылась куча дерева и двадцать человек, почти загромоздила площадку перед воротами. Вздумай русы продолжать приступ тем же способом, им было бы просто некуда встать.

Еще два десятка под большими щитами, под прикрытием стрелков с каменной лестницы, побежали на площадку и стали разбрасывать камни. Обломки покатились вниз по лестнице, стуча и поднимая пыль. Вскоре из-под завала показались дымящиеся шкуры, под ними жерди. По одному стали вытаскивать людей. К счастью, те, кто не слишком пострадал, не успели задохнуться, и удалось спасти половину. Но десяток оказался зашиблен насмерть. Мистина велел на сегодня трубить отход, надеясь за ночь придумать что-то получше.

– Рубить больше незачем, – едва дыша, докладывал ему Перепляс, десятский, вынесенный из-под завала. Лицо его, умытое в горном ручье, было покрыто кровоподтеками и ссадинами, два-три пальца оказались сломаны, и правую руку он держал перед собой, замотанную в тряпки поверх двух ровных дощечек. – Они изнутри ворота завалили всяким хламом. То ли дрова там, то ли камень тот же – мы доски-то уже почти прорубили, а слышно, там за ними не пустота, а твердое что-то, будто стена.

Стало ясно: нужно выдумать что-то другое. Завтра не найдется больше желающих погибать зря под непреодолимыми воротами. Надо было искать другое место, более уязвимое. Но где, если с трех других сторон монастырь окружает сплошное каменное тело горы?

Где бы взять тот бур, которым Один вдвоем с великаном сверлили гору, хранившую мед поэзии, чтобы хоть червячком добраться до заветного котла?

«Ты будешь сверлить нас, как Один гору…» – вдруг всплыли в памяти Мистины собственные слова. И чем-то таким сладким повеяло в душу от этого воспоминания, что он забыл монастырь и приступ, пытаясь вспомнить, кому и когда это говорил. Где-то очень далеко отсюда…

«Ты будешь сверлить нас с Рыжим, пока не узнаешь все, как Один и великан сверлили гору, где хранился мед скальдов…» А, ну да. Он говорил это Эльге. Давным-давно… Года два назад? Тем летом, когда Хельги Красный только явился в Киев и сразу превратился в кость, засевшую в горле у Ингвара. Был вечер, и у Мистины почему-то опять шла носом кровь – это после того давнего перелома бывает почти от любого удара по лицу, – а Эльга пыталась вытянуть из него что-то, что он желал от нее утаить… «Тебя-то я просверлю…» – говорила она, едва не сидя у него на коленях и с намеком обводя кончиками пальцев вокруг рта. И даже сейчас его бросило в жар от воспоминаний. Но тогда он еще помнил, что она – жена его князя и побратима. И отодвигал ее от себя с упорством, о коем потом многократно пожалел…