Золотой дом - Салман Рушди

Убей своего мужа, Баба-Яга, только сына моего не тронь.

Повар и дворецкий вечно действовали друг другу на нервы, и первым сдался “Куки”. Он и так все время ворчал, он был мастером нытья, этот повар, недооцененный и непонятый, мечтавший задавать пиры в излюбленном радикальном стиле – он учился у гранд-мастеров Адриа и Редзепи, еда – разновидность перфоманса, на тарелках должно вздыматься море пены, кусочки тоста с живыми черными муравьями должны запекаться в тонких полосках ценной мраморной говядины вагю, – а вместо этого ему поручали готовить детские блюда для маленького Веспы, бургеры да бургеры и веганский кроличий корм для Василисы. Нерону Голдену было все равно, чем его угостят, лишь бы мяса побольше. К жалобам “Куки” никто не прислушивался. Каждую неделю он грозился уйти, но жалованье его удерживало. Теперь, когда людей в доме осталось совсем мало, ссоры вспыхивали чаще, и наконец Макнэлли велел несостоявшемуся гурман-шефу заткнуться и готовить, что просят. Шеф сорвал с себя белый колпак и фартук и замахнулся на мажордома разделочным ножом. Затем с громким стуком он вонзил нож в деревянную доску, оставив его там, словно Экскалибур в камне, и во гневе покинул этот дом.

Нерон был рассеян, он словно спал на ходу (эти сведения я заимствую из показаний, которые Майкл Макнэлли дал впоследствии полицейским). По большей части он дремал у себя в комнате, но иногда его обнаруживали внизу, он забредал в другие части дома, как лунатик. И все‑таки иногда в нем внезапно, пугающе вспыхивала жизнь. Однажды он ухватил Макнэлли за плечи и прокричал ему в лицо: “Знаешь, кто я, засранец? Я строил города! Я покорял царства. Я один из правителей Земли!” Не знаю, к кому он обращался, сказал Макнэлли. Явно не ко мне. Он смотрел мне в глаза, но почем знать, кого он видел. Может, видел самого себя в иное время, императором, чье имя он носил. Может, считал, будто он в Риме. Не могу с достоверностью утверждать, признался Макнэлли. Не то у меня образование.

Его травят, сказал мне Вито Тальябуэ, специально для этого позвонил. Нет сомнений.

За два дня до пожара произошло нечто странное. Золотой дом, проснувшись, обнаружил, что на крыльце у входа с улицы Макдугал кто‑то оставил огромный мешок грязного белья. Без записки. Когда мешок открыли, увидели, что он полон “иностранной одежды”, как выразился Макнэлли. Конкретнее, пожалуйста. Из попыток дворецкого описать эту одежду я делаю вывод, что она была индийской – курты, “пижамы”, вешти, сари и блузы к сари, пестрые юбки. Никаких инструкций, отправитель неизвестен. Василиса, раздосадованная – чья‑то оплошность, разумеется, – велела оставить все это за дверью вместе с мусором. Хозяина информировать нет нужды. Золотой дом – не прачечная. Какой‑то невежественный иностранец допустил обычную для невежественных иностранцев ошибку.

Неподалеку раскапывали улицу, там трудились рабочие. Какой‑то неотложный ремонт коммуникаций. Макнэлли по приказу Василисы отправился спросить, надолго ли этот шум, и услышал в ответ: три месяца, может. Ответивший пожал плечами. То есть – может, и шесть, и девять, и двенадцать. Ясно одно: рабочие тут надолго. Реновации – новая брутальная форма городского искусства, оно возводило свои инсталляции всюду, куда ни глянь. Падали высокие здания и возникали стройплощадки. Из тайных глубин возникали и снова скрывались в них трубы и провода. Телефонные линии переставали работать, внезапно отключались вода, электричество или газ. Строительные работы – способ показать городу, что он хрупкий организм, отданный во власть силам, не знающим жалости. Строительные работы преподносили могущественной метрополии уроки уязвимости и беспомощности. Строительные рабочие – великие концептуальные художники нашего времени, их инсталляции, эти варварские дыры в земле, вызывали не только ненависть (большинству людей современное искусство не по нраву), но и почтительный страх. Эти каски, оранжевые жилеты, крепкие задницы, волчий присвист, сила. Истинно – трансавангард за работой.

Парковка была на время запрещена, песня отбойных молотков заполняла пространство, радикальная, атональная, городская перкуссия, которую мог бы восславить Уолт Уитмен, питаемая крутым потом крупных на все плевавших мужчин.

Так продолжалось два дня после инцидента с бельем.

А потом – взрыв.

Что‑то с магистральным газом. Все валили вину друг на друга, то ли не была проведена профилактическая проверка, то ли человеческий фактор тут причиной – утечка, искра, ба-бах! А может быть, наглый домохозяин незаконно подключил газ – утечка, искра. Возможно, тут преступление, незаконная газовая труба, скрытая от инспекторов, возможны также обвинения в причинении смерти по неосторожности, домохозяин не отвечает на звонки и недоступен по зарегистрированному адресу. В урочный час будет опубликован отчет. Теракт исключен сразу же. Никто из рабочих не пострадал, слава богу. Взрыв вышиб окна, сотряс стены, пронесся огненный шар, и один дом (владелец мистер Нерон Голден) воспламенился. На тот момент в доме находилось четверо взрослых и один ребенок: владелец и его жена, мать жены, маленький сын и дворецкий мистер Майкл Макнэлли. Как выяснилось, дом содержался не в должном порядке: внутренняя система пожаротушения давно не проверялась и вышла из строя. Мистер Макнэлли находился в кухне, он разогревал на сковородке оливковое масло, собираясь приготовить обед для всей семьи. Согласно его первоначальным показаниям, взрыв вышиб окна кухни, сбил его с ног и оглушил. На миг он, вероятно, лишился сознания, затем очнулся и пополз к двери в Сад между улицами Макдугал и Салливан. Там он снова упал в обморок. Когда он пришел в себя, кухня полыхала, огонь выплеснулся с горящей сковородки и стремительно распространялся по первому этажу. Все остальные обитатели дома были наверху и не имели шанса выбраться. Пожарное депо отреагировало с обычным проворством. Строительные работы несколько затруднили доступ, но огонь быстро удалось локализовать в пределах одного здания и не дать ему переброситься дальше. Соседние дома не пострадали.

Естественно – мы ведь живем в век смартфонов – было сделано множество фотографий и видеозаписей. Многие впоследствии были переданы полиции и тщательно изучены в поисках каких‑либо зацепок.

Но в тот день в доме Голденов несколько человек оказались заложниками огня. Драма разыгралась до конца, завершившись тройной трагедией и одним чудом.

По неподтвержденным сообщениям, кто‑то слышал, как на верхнем этаже дома раздавались звуки скрипки.

Мысленно я вижу, как языки пламени возносятся все выше и вот уже лижут небо, адский огонь, точно с картины Иеронима Босха, трудно сохранить ту веру в благо, которой я посвятил себя, трудно не почувствовать пыла отчаяния. Они, эти огни, как мне кажется, сожгли весь тот мир, который я знал, их рыжий жар пожирал все то, что я любил, что меня учили защищать, о чем печься и за что бороться. Словно вся цивилизация сгинула в этом огне, мои надежды и надежды женщин, наши мечты о нашей планете, о мирной жизни. Я думал обо всех мыслителях, горевших на кострах, обо всех тех, кто противостоял властям и ортодоксиям своего времени, и я чувствовал, как горю я сам и весь мой лишенный избирательных прав род, закованный ныне крепкими цепями и поглощенный ужасным пламенем, чувствовал, как полыхает весь Запад, Рим горит, варвары не у ворот, а внутри, наши собственные варвары, нами вскормленные, взращенные и прославленные, мы сами облекли их властью, они так же близки нам, как собственные дети, они выросли – словно свирепые дети – и жгут мир, который их создал, утверждая при этом, будто его спасают – в тот самый миг, когда губят. То был огонь нашей обреченной судьбы, и нам теперь понадобится полвека, а то и больше, чтобы отстроить все, что было погублено.