От глупости и смерти - Харлан Эллисон

знать, сколько времени они проводили в полнейшей тишине, когда оставались наедине с тем, что копили в себе и не решались высказать), Леона Кинцер говорила:

– Наверное, он уснул.

Джон Кинцер подхватывал:

– Я не слышу радио.

И так продолжалось до того момента, пока мне не удавалось улизнуть под каким-нибудь надуманным предлогом. Да, так повторялось все время, одно и то же… за исключением одного раза.

– Я больше не знаю, что мне делать, – сказала Леона и расплакалась. – Никаких изменений, ни одного спокойного дня!

Ее муж с трудом поднялся из старого кресла и подошел к ней. Он наклонился и попытался утешить ее, но по его неуклюжим прикосновениям к ее поседевшим волосам было видно, что он совершенно неспособен выразить свое сочувствие.

– Тише, Леона, все хорошо. Успокойся.

Но она продолжала плакать и тихонько царапать ногтями салфетки на ручках кресла. Затем она сказала:

– Иногда я жалею, что он не родился мертвым.

Джон поднял глаза и стал рыскать ими по углам комнаты. Возможно, он смотрел на безымянные тени, которые все время наблюдали за ним? Или надеялся увидеть там Бога?

– Ты ведь это не серьезно, – сказал он ей тихо и жалобно, всей своей напряженной позой и дрожащим голосом побуждая ее отречься от ужасных мыслей, пока этого не заметил Бог.

Но она говорила искренне. Это был крик ее души.

Тем вечером мне удалось уйти от них пораньше. Они не хотели, чтобы кто-то становился свидетелем их позора. Я был рад, что ушел.

С неделю я держался подальше от них, от Джеффти, от их улицы, даже от той части города.

У меня была своя жизнь. Магазин, счета, встречи с поставщиками, покер с друзьями, походы в ярко освещенные рестораны с хорошенькими девушками; нужно было навестить родителей, заменить антифриз в автомобиле, оставить в прачечной жалобу на то, что воротники и манжеты рубашек слишком сильно накрахмалены, сходить в спортзал, заплатить налоги, подловить Джен или Дэвида (кто из них делал это на самом деле?) за воровством денег из кассы. У меня была своя жизнь.

Но даже тот вечер не отдалил меня от Джеффти. Он позвонил мне в магазин и попросил отвезти его на родео. Мы с ним были очень дружны, насколько возможна такая дружба между двадцатидвухлетним мужчиной с разнообразными интересами и… пятилетним ребенком. Я никогда не размышлял о том, что нас так связывало; всегда думал, что дело было в нашей давней детской дружбе. А еще я любил его как младшего брата, которого у меня никогда не было. (Я просто помнил, как мы играли вместе, когда были одного возраста; я помнил это время, и Джеффти с тех пор совершенно не изменился.)

А потом однажды в субботу днем я приехал, чтобы отвезти его в кино, и впервые стал замечать те вещи, на которые мне следовало бы давно обратить внимание.

Я подошел к дому Кинцеров, ожидая, что Джеффти будет ждать меня на ступеньках крыльца или на скамейке веранды, но его нигде не было видно.

Войти в дом, где царили мрак и тишина, в то время, как за окном был солнечный май, мне казалось немыслимым. Я немного постоял на тропинке перед домом, потом сложил ладони рупором и прокричал:

– Джеффти? Эй, Джеффти, выходи, нам пора! А то опоздаем!

Его голос прозвучал слабо, как будто доносился из-под земли:

– Донни, я здесь.

Я слышал его, но не видел. Без сомнения, это был Джеффти; ведь Дональда Х. Хортона, президента и единственного владельца «Центра теле- и аудиоаппаратуры Хортона» никто, кроме Джеффти, не называл «Донни». Он был единственным, кто так обращался ко мне.

(И, честно говоря, я не солгал, так как действительно официально считался единственным владельцем центра. Я сделал тетю Патрисию моим партнером, только чтобы выплатить те деньги, которые она мне одолжила. Я объединил их с дедушкиным наследством, завещанным мне в десятилетнем возрасте, получить которое я смог только по достижении двадцати одного года. Тетя одолжила мне не так уж и много денег – всего восемнадцать тысяч, но я попросил ее стать моим негласным партнером в благодарность за то, что она заботилась обо мне, когда я был еще ребенком.)

– Джеффти, где ты?

– Под крыльцом, в моем тайнике.

Я обошел крыльцо, наклонился и отодвинул решетку из прутьев. Там внутри, на утоптанной земле Джеффти соорудил себе тайник. В ящиках из-под апельсинов он хранил комиксы, принес туда маленький столик и подушки, а освещал все это большими толстыми свечами. Мы любили прятаться там, когда нам обоим было… пять лет.

– Как делишки? – спросил я, проползая внутрь и закрывая за собой решетку. Под крыльцом было прохладно, приятно пахло землей, да и запах свечей казался уютным и знакомым. В таком тайнике каждый ребенок почувствовал бы себя как дома; для любого ребенка самые счастливые, самые плодотворные, самые чудесные и таинственные моменты жизни бывают связаны именно с такими тайниками.

– Играю, – сказал он, держа в руках какой-то круглый предмет золотистого цвета. Он занимал всю его маленькую ладошку.

– Ты забыл, что мы собирались в кино?

– Не-а. Я просто ждал здесь тебя.

– Мама с папой дома?

– Мама.

Я понял, почему он ждал меня под крыльцом и не стал больше донимать вопросами.

– Что это у тебя здесь?

– Дешифровальный значок Капитана Полуночи, – сказал он, раскрывая ладонь и показывая мне его.

Я с непониманием уставился на этот предмет. Затем меня вдруг осенило, что в руках у Джеффти настоящее чудо. Чудо, которого просто не могло существовать!

– Джеффти, – сказал я тихо с удивлением в голосе, – где ты его взял?

– Прислали по почте. Я заказал его.

– Наверное, стоит очень дорого?

– Не очень. Десять центов и две сургучные печати из банок шоколадного молока «Овалтайн».

– Можно взглянуть? – Мой голос дрогнул, когда я протянул руку. Он отдал мне значок, и чудо оказалось в моей ладони. Это было просто потрясающе.

Вы помните? «Капитан Полночь» появился на национальном радио в 1940 году. Передачу спонсировала компания «Овалтайн». Каждый год они выпускали дешифровочные значки Секретного отряда. И каждый день в конце давалась подсказка о том, что произойдет в следующем выпуске. Это был тайный код, и расшифровать его могли только те дети, у которых были официальные значки. Эти чудесные дешифровальные значки перестали выпускать в 1949-ом. Я помнил, что в 1945-ом приобрел такой, он был очень красивым. В центре циферблата с шифром располагалось увеличительное стекло. «Капитана Полночь» сняли с эфира в 1950 году, хотя я знал, что в середине пятидесятых вышел телесериал, который, впрочем, просуществовал недолго, а