Эпоха пустоты. Как люди начали жить без Бога, чем заменили религию и что из всего этого вышло - Питер Уотсон

«Любое действие, – писал Дьюи, – выполняемое ради идеала, наталкивающееся на препятствия, совершаемое на фоне риска что-то потерять из-за веры в его общую и устойчивую ценность, по своему качеству религиозно». «Религиозное следует освободить от веры в сверхъестественное, свойственной конкретным историческим религиям, от догматов и доктрин, которые с прагматической точки зрения излишни. Ценности и идеалы, относящиеся к религиозной установке, не выдумка, но реальность; они «построены из твердого материала мира физического и социального опыта». С этой точки зрения религиозное чувство есть естественная часть природы. Проблемы начинаются тогда, когда нас сбивает с толку сверхъестественное. «Религию следует спустить на землю, свести к тому, что у нас “общее”. Вера в сверхъестественное – а особенно то, что религии держат монополию на использование сверхъестественных средств, которые строят человеческие идеалы, – есть препятствие на пути тех естественных изменений, которые мы можем произвести. В этом смысле религиозные ценности нуждаются в эмансипации».

Дьюи уверен, что надо отличать «религиозное» от религии. Религия есть «особый набор верований и практик, организованный в какой-то мере институционально», тогда как «религиозное», прилагательное, «указывает не на какую-то конкретную вещь, но на “установки, которые могут распространяться на любой предмет и на любую возможную цель и любой идеал”».

Религиозный опыт для Дьюи составляет скорее общую веру или установку, чем индивидуальную. «Религиозное» можно связать с эстетическим, научным, нравственным или политическим опытом, а также с дружеским общением. В любой момент, когда мы ощущаем полноту жизни, это проявление религиозного как установки, или точки зрения, или функции. А «прагматический случай общественного дела, несущего в себе религиозные качества, есть наука», методы которой Дьюи пытался внедрить в жизнь политического общества. «Вера в непрестанное раскрытие истины через целенаправленную коллективную деятельность по своему качеству более религиозна, чем любая вера в исчерпывающее откровение истины».

Мыслитель утверждал, что мы не можем вернуться к донаучной религии откровения. Вместо этого нам следует научиться понимать веру как «унификацию Я через верность инклюзивным идеальным целям, которые нам показывает воображение и которые кажутся людям достойными, чтобы определять наши стремления и решения». И он снова подчеркивает, что эти идеалы лишены сверхъестественных качеств. «Представление о том, что предметы религии уже существуют в какой-то сфере Бытия, похоже, ничего не меняют в их значении, но ослабляют нашу готовность стремиться к этим идеалам, поскольку ставит эти предметы на спорную основу». Цели и идеалы, которые влияют на нашу жизнь, дает нам воображение. «Но их составляют не воображаемые компоненты. Они построены из твердого материала мира физического и социального опыта».[530]

«Используя такие слова, как «бог» или «божественное», чтобы описать единство реального с идеальным, человек защищается от чувства изолированности и от сопутствующего ему отчаяния или протеста». Иными словами, если кому-то нравится называть такое чувство богом, говорит Дьюи, он вправе это делать, хотя сам философ не нуждался в подобных терминах – это касается психологии, а не сверхъестественного мира.

Что еще более важно, такое представление о боге позволяло Дьюи говорить о непрерывном росте как о нашей наивысшей цели. Рост познаний, связанный с научными исследованиями, или «рост понимания природы», можно считать феноменом религиозным, а если это освобождает религиозные идеи от узкой веры в сверхъестественное – это то, что имеет отношение к этике, жизни общества и политике: «Я не могу понять, как любого рода реализация демократического идеала – жизненно важного нравственного и духовного идеала человечества – возможна без отказа от концепции основополагающего разделения, которой предано христианство с его верой в сверхъестественное. Неважно, являемся ли мы все братьями в каком-то не чисто метафорическом смысле, мы все путешествуем в одной лодке по бурному океану. Потенциально религиозное значение этого факта неисчерпаемо».[531]

Суть дела для Дьюи заключается в следующем: «У нас есть потенциал для роста, для совместной борьбы за осуществление идеалов, и нам не следует просто думать, что наши идеалы “уже воплощены в каком-то сверхъестественном или метафизическом смысле в самих рамках бытия”». Для Дьюи нет никаких «рамок бытия» – все это туманная метафизика. Религиозное чувство, когда оно возникает, порождено «чувством изумления перед тем, что мы часть безмерной (но совершенно естественной) вселенной».

Не существует изначала заданной божественной реальности «где-то вовне», в мире трансцендентного, куда мы однажды проникнем с помощью религиозного переживания, или догматического откровения, или пытливого богословского ума. Все это есть просто стремление человека к идеалам в виде религиозных концепций, «непрекращающаяся борьба за добро в природном мире материи и социального бытия», чисто человеческое стремление – где, что очень важно, целое не есть просто сумма частей, – порождаемое нашим умом и нашим воображением. Мы можем, если нам это нравится, назвать достигнутую гармонию между идеалом и реальностью «божественной», но не надо видеть в ней то, чего в ней нет.[532]

Для Дьюи было важным «снова тесно связать религию с нашими другими социальными целями». В работе «Поиск определенности» (1929) он утверждает, что религиозная установка – это «ощущение возможностей бытия и стремление к причине этих возможностей, а не простое приятие того, что у нас есть на данный момент». Сам Пильсторм говорит, что Дьюи понимал под богом сочетание социального интеллекта, демократии и науки. Дьюи не был теистом и отвергал идею трансцендентного бога. Для него «бог» был в лучшем случае «поэтическим символом тех сил и ценностей, знакомых по опыту, которые в итоге интересуют людей, стремящихся улучшить жизнь мира».[533] Подобно поэзии, религиозное чувство должно стать одним из «цветов, свободно распускающихся в жизни». Богословы критиковали его за то, что он создал «выхолощенную версию веры», а атеисты не понимали, зачем вообще кому-то могут понадобиться слова «бог» или «божественное».

Ценность работ Дьюи заключается в том, что это была решительная попытка примирить научное и религиозное мышление. Подводя итоги, философ писал: «Мы ответственны за сохранение, передачу, исправление и разработку наследия в виде тех ценностей, что нам были переданы, чтобы те, кто придет нам на смену, получили нечто более весомое и надежное, более общедоступное и то, чем легче щедро делиться. Сюда относятся все те компоненты религиозной веры, которые не привязаны к секте, классу или расе. Такая вера всегда неявным образом была общей верой человечества. Остается сделать ее очевидной для всех и воинственной».[534]