Тайны Третьего Рейха. Культура на службе вермахта - Олег Пленков

Все больше немцев для того чтобы представлять объективную картину происходящего, настраивались на иностранное радио — на западе и юго-западе предпочитали швейцарское, а те, у которых родственники пропали или погибли на Востоке, слушали московские передачи — «Военнопленный» (Kriegsgefangene) или «Письмо из дома» (Heimatpost). Всё меньше немцев рассматривало прослушивание вражеского радио как преступление — это весьма показательно при немецкой дисциплинированности. После Сталинграда эти радиостанции стали особенно популярны: дело в том, что советские инстанции категорически отказывались давать даже союзникам или нейтралам какие-либо сведения о пленных, а в этих передачах часто приводили имена с немецкими адресами пленных, указывали их гражданские профессии и даже зачитывали послания военнопленных родственникам в Германии. При этом, разумеется, советская пропаганда не упускала возможности влиять на слушателей в нужном направлении. Часто советское радио апеллировало даже к религиозным чувствам немецких слушателей, также давались всевозможные рекомендации и советы по организации подпольной работы. Летом 1943 г. СД повторно передавала, что прослушивание иностранного радио становится все более распространенным, а в политических спорах немцев все чаще возникал аргумент, что в Англии прослушивание иностранного радио официально не запрещалось. Этот аргумент являлся весьма действенным, и осужденные за прослушивание «вражеского» радио вызывали сочувствие и понимание. По информации СД, немцы часто обсуждали и содержание английских листовок — их авторов хвалили за тонкость работы, а немецкой военной пропаганде доставалось за грубую и примитивную работу. Геббельс почти всегда чутко откликался на эту критику, он призывал своих подчиненных к систематической и четкой работе, указывал, что — как в свое время у Катона Старшего всякая речь завершалась указанием на необходимость разрушения Карфагена (ceterem censeo Carthaginem esse delendam) — так и они должны помнить о главной цели Германии — разрушении большевизма. Геббельс требовал от подчиненных четкого знания и использования в пропаганде различий между народами СССР, призывал покончить с рассказами о планировании на Востоке немецких поселений и немецкой колонизации — это, на его взгляд, пропаганде вредило. В апреле 1943 г. СД передавала, что немецкие представления о русских за последнее время менялись таким образом: во-первых, вопреки пропагандистским утверждениям, русские в большинстве своем оказались религиозными людьми; во-вторых, рабочие с Востока — это не грубые и примитивные роботы, а очень изобретательные и интеллигентные труженики, часто выказывающие техническую одаренность; в-третьих, лишь небольшой процент из них являются неграмотными; в-четвертых, большевизм вовсе не разрушил семью — семейные узы и твердая семейная мораль русских была очевидной; в-пятых, советские люди не подвергались у себя на родине физическому наказанию и принудительной работе. В свете этих впечатлений геббельсовская пропаганда теряла былую эффективность и действенность, и нацистам все труднее было убеждать немцев, что русские — это олицетворение большевистской опасности.

Во время войны Геббельс даже похороны смог превратить в эффективное пропагандистское средство. Известные солдаты, чьи имена «запечатлелись в сердце народа», удостаивались «государственных похорон» (например, знаменитый ас полковник Вернер Мёлдерс или доведенный до самоубийства фельдмаршал Эрвин Роммель).

В каждом случае «государственных похорон» Геббельс лично редактировал сценарии.

Большой успех имела кампания Геббельса «Фронт обращается к тылу». В рамках этой кампании Минпропом организовывались выступления фронтовиков перед рабочими и другими аудиториями. Например, в Кёльне

9 января 1943 г. 36 фронтовиков (12 унтеров и 24 офицера, из них 6 кавалеров Рыцарского креста) выступили на 500 собраниях. Митинги проходили в форме производственных собраний ДАФ, в лагерях допризывной подготовки ГЮ, НАПОЛА, в территориальных ячейках НСФ. Эти выступления очевидцев и участников боев производили на немецкую публику несравненно более сильное впечатление, чем жесткая и однозначная пропагандистская линия в средствах массовой информации. СД передавала, что во время выступлений фронтовиков значительная часть слушателей испытывала симпатии к этим людям, а по интенсивности воздействия на немецкую публику рассказы фронтовиков иногда даже превосходили столь любимую немцами кинодокументалистику. По большому же счету, «взбадривающий» эффект мероприятий Минпропа не мог быть продолжительным по объективным причинам: военные неудачи напоминали о надвигающемся неминуемом поражении. СД передавала, что с весны 1943 г. среди немцев все более распространялось убеждение, что третью русскую зиму вермахт не переживет, и она будет для него последней катастрофой. Немецкое общественное мнение не очень ошиблось в своем прогнозе.

Геббельс, однако, не сдавался и продолжал прибегать ко все новым ухищрениям — поздней осенью 1943 г. он опубликовал «30 военных заповедей для немецкого народа» (Dreißig Kriegsartikel fur das deutsche Volk). Они производили впечатление тонко продуманного пропагандистского продукта: так, статья первая гласила, что в войну может случиться все, только не то, что немецкий народ будет сломлен; в следующей статье говорилось, что в такую войну не следует заботиться о собственной жизни, ибо речь идет о праве на жизнь всего немецкого народа, указывалось, что нет ничего прекрасней, чем смерть за процветание своего народа. Эти «Тридцать заповедей» завершались словами Великого курфюрста (который для немцев был столь же величественной и значимой фигурой, как для русских Петр I), которые со школьной скамьи знал каждый немец: «Помни, что ты — немец!» (Bedenke, daß du ein Deutscher hist). Вслед за этой «хартией» Геббельса в ноябре — декабре 1943 г. последовали две крупные волны лекционных пропагандистских кампаний, которые венчал многолюдный митинг в берлинском Дворце спорта. Однако СД доносила о весьма вялой реакции немецкой общественности на эти кампании. Геббельсовская пропаганда стремилась выставить «возмездие» Западу и окончание войны как синонимы, но народ расценил эти пропагандистские маневры как стремление руководства представить положение в розовом свете. Народный скептицизм выразился в анекдотах, например: один немец говорит другому, что «возмездие» настанет только тогда, когда на домах престарелых будут висеть объявления «Все ушли на фронт». Или: англичане вместо бомб стали разбрасывать сено для ослов, которые еще продолжают верить в «возмездие». Фанатизм нацистской военной пропаганды был причиной появления очередной злой берлинской остроты: «до тех пор, пока я не повешусь, я буду верить в победу».

Однако ужесточение бомбардировок и нарастающее ощущение беззащитности перед ними усиливало ненависть к Англии и способствовало мобилизации немцев на борьбу в большей степени, чем пропагандистские ухищрения Геббельса — не деморализация и паника, а сплочение и ненависть стали следствием массированных бомбежек Германии в заключительной стадии войны. Немцы, и без того народ дисциплинированный, вели себя исключительно организованно и сплоченно: сразу после отмены воздушной тревоги они приступали к расчистке завалов, уборке улиц. Собственно, немецкий тыл вследствие бомбежек (а не вследствие пропаганды) становился все более солдатским, жестким, упорным — и это без всяких усилий со стороны Минпропа… Даже церковная оппозиция в лице епископа Галена заговорила о божьей каре для тех, кто ответственен за бомбежки невоенных целей, кто забыл о рыцарской войне, солдатской гордости и чести и руководствуется низменными чувствами мести.