Прощаю - отпускаю - Анастасия Туманова

– Да сейчас тебе! – хмыкнул Ефим, и Берёза снова уставился на него. Казалось, теперь уже он не верит своим ушам. Чуть погодя он медленно, с тяжёлой угрозой повторил:

– Парень, не зли меня. Пошёл вон, коль у самого кишка тонка! Без тебя управлюсь. Да чтоб тебя, пёсий катыш!.. – выругался он, когда Трифон, неожиданно извернувшись в его руках, укусил Берёзу за руку. Тускло мелькнуло лезвие ножа. Трифон коротко всхлипнул и мешком повалился на пол. Дико, по-звериному вскрикнула женщина.

– Ну? Как теперь? – перешагивая через убитого и не сводя с Ефима немигающего холодного взгляда, спросил Берёза. Лезвие в его руке светилось под лучиной. – Что, лапоть драный, справишься с атаманом Берёзой?

– Однова уж справился, было дело, – в тон ему ответил Ефим. Он не стал доставать нож, зная, что обращаться с ним всё равно не умеет. То ли дело собственные кулаки! Звенящий холод в голове лишь усилился, когда Ефим привычно подобрался для драки. Он не боялся. Теперь всё было понятно, просто и не страшно.

– Парень, давай не дури! – Берёза, казалось, лишь сейчас понял, что Ефим не шутит. – Чёрт с тобой, уходи отсюда, а мне не мешай! Мои это дела! По-хорошему прошу, не то…

– Уходи сам, – посоветовал Ефим. – А здесь не трогай никого. Не по чести это вовсе.

Не видя, он чувствовал, что женщина с детьми и девчонка с младенцем уже заползли ему за спину. Оглянуться Ефим боялся, понимая, что Берёза тут же бросится на него. Никакой уверенности в том, что он справится с атаманом, у него не было: тот был слишком опытен и силён. Однако Берёза, видимо, тоже сомневался в успехе и не трогался с места. С минуту они молча мерили друг друга взглядами. В полутёмной избе повисла тишина. Примолкли даже дети, и старик на печи перестал кашлять и захлёбываться. До Ефима доносилось тяжёлое, прерывистое дыхание Берёзы. Светлые страшные глаза атамана смотрели из потёмок в упор, и парень изо всех сил старался не отвести взгляда. И всё равно пропустил миг, когда Берёза стремительно, как животное, метнулся вперёд. Тело, закалённое с детства кулачными боями, всё сделало само. Ефим успел отпрянуть, и удар лезвия пришёлся не в грудь, а в плечо. Не успев почувствовать боли, Ефим ударил сам. Ударил кулаком в сердце – так, как всю жизнь запрещал ему бить отец, как грешно считалось бить всем кулачникам, выходя на бой. Берёза отлетел к стене. Нож, выпав из его руки, покатился под ноги Ефиму, и тот поспешно схватил его.

– Ну – живой, паскуда?! Аль добавить?!

К его изумлению, спустя минуту Берёза встал. Держась за стену, медленно поднял голову, и Ефима даже передёрнуло: на него смотрели сощуренные, лютые от ненависти глаза зверя.

– Ну, добро, парень… Попомнишь ещё меня, – невнятно, словно во рту у него был ком, выговорил Берёза. Повернулся и, шатаясь, вышел вон. Хлопнула дверь. Чуть погодя скрипнул забор на дворе. Тишина.

«Ушёл, никак?.. – ошеломлённо подумал Ефим. – Вот силён, анафема…» Он осторожно перевёл дыхание, выпрямился. Обернулся. Встретился взглядом с выкаченными от страха, безумными глазами женщины. Собрался с силами, сглотнул и, стараясь, чтобы голос звучал ровно, посоветовал:

– Тётка, двери запри покрепче. Он воротиться может. До утра пересидите, а там уж… – что им делать потом, Ефим не знал и посему умолк. Повернулся и вышел в незакрытую дверь, чудом не споткнувшись о покойника.

Луна спряталась в тучу, и двор был пустым и тёмным. Ефим пересёк его, каждый миг ожидая нападения: он уверен был, что Берёза далеко не ушёл. Из дома не слышалось ни криков, ни воплей. Зато вскоре раздался тяжёлый звук задвинутой щеколды. «Заперлись, слава богу», – подумал Ефим, взбираясь на забор и морщась от боли в раненом плече. Спрыгнув по ту сторону, он снова огляделся. Темнота. Никого. Совсем рядом чернела мохнатой опушкой тайга. Ефим уже дошёл до низенького подлеска, когда со стороны дома его догнал пронзительный вой. «Вернулся, ирод!» Ефим дёрнулся было обратно, но вой вдруг превратился в заполошные причитания: «И на кого ты на-а-ас…» Он понял: баба опомнилась и завыла по мёртвому. Не оглядываясь больше, Ефим поспешно скрылся в лесу.

Он шёл, как ему казалось, очень долго – не глядя по сторонам, не отводя мокрых, хлещущих по лицу колючих лап. Какая-то птица с тихим писком вырвалась из-под ног. Заверещав, кинулся в сторону разбуженный заяц. Ефим не видел ничего. Страшно болело плечо. Рукав был уже мокрым от крови, но ему и в голову не пришло остановиться и перевязать рану. Перед глазами ещё стояла освещённая лучиной изба. Безумные глаза бабы в задравшейся рубахе, искажённое ужасом лицо девчонки с младенцем в охапке, тяжело рухнувшее у порога тело… Сейчас, когда страшное напряжение начало отпускать, к горлу подкатила волна тошноты. С каждым шагом делалось всё хуже, и в конце концов Ефиму пришлось остановиться. Он ухватился за морщинистый, влажный ствол сосны. Лунные пятна сразу же закачались перед глазами. «Да что ж это, Господи…» Зажмурившись, парень опустился на колени в траву. Дрожали руки. Сердце колотилось как бешеное, отдаваясь в ушах и пятках. Дурнота не отпускала.

«Сукин сын… На что сманивал, паскуда… Должок, видите ль, получить собрался… И ведь ни слова загодя не сказал! Чуял, что не стану? Или… Иль наоборот?!. Ему ж ведь и в башку даже не пришло, что откажусь! – вдруг с горечью и стыдом понял Ефим. – Уверен, гад, был! Думал, что раз я там, у себя, в Болотееве-то… Так теперь и бабу смогу… И дитё в люльке… Как выродок последний… Как он сам! – Ефим стиснул зубы, едва справляясь с накатившим отчаянием. – Господи, если б знать… Если б с самого начала понимать… Атаман Берёза, глядите вы! Ватага у него, вишь, на Волге вольная! Убивец, и ничего боле… А ещё врал, что простого люда не трогает, что справедливость у них! Вурдалак чёртов, и надо ж было так… Надо ж было послушать-то его… Тьфу, прав был тятька, и Антипка тоже! Ума нет, считай – калека…»

Ефим не знал, сколько времени просидел в обнимку со стволом, вжимаясь лицом в мокрую, шершавую кору. Медленно текла ночь. Насмешливая луна то на миг освещала деревья вокруг, то пряталась в облака. Из оврага седыми страшными клубами поднимался туман. С близкого болотца несло сырой гнилью. Глухо ухал из чащобы филин. Словно отзываясь, слабо, тоскующе кричал в камышах козодой. И мало-помалу Ефим начал приходить в себя. Дыхание стало ровнее, провалился горький ком в горле. Ушла отвратительная липкая дрожь. Отлепившись от ствола, он сел было – но голова сразу закружилась опять. Ефим поспешно вытянулся на траве. «Сейчас вот засну… А завтра прямо здесь, под сосной, и заберут… Назад отправят… Может, оно и лучше… Самому-то ещё и невесть как добираться… Завтра… Чёрт, дождя ночью не случилось бы… И так мокреть…» На мысли о дожде он и заснул – глубоко и крепко.

Ефим проснулся перед самым рассветом от озноба. Солнце ещё не встало и висело мутным розовым шаром между стволами вековых елей. Вся трава была сплошь затянута росой. Серебристые капли поблёскивали на коре, на низко склонившихся еловых лапах. Дрожа от холода, Ефим поднялся, передёрнул плечами – и чуть не взвыл от пронзившей всё тело боли под ключицей. «Вот сатана… Сильно-то саданул как! А вчера показалось – пустяк…» По тёмным пятнам вокруг было ясно, что крови вытекло за ночь порядочно. «Слава богу, что ночью холод ударил, кровь схватилась! Не то б все волки окрестные уж тут были! – невесело порадовался Ефим, отдирая подол от рубахи и перетягивая рану. – Вот Устьку б сюда с её мышьей травкой…»