Наталья Гончарова - Вадим Старк

Интересно сопоставить последние письма Дантеса Геккерену с письмами того же времени сестер Гончаровых, прежде всего Екатерины Николаевны, брату Дмитрию. Общность затронутых в них тем дает основание говорить о том, что они обсуждались в беседах Дантеса с Гончаровыми; значит, Дантес продолжал у них бывать. Первая общая тема — ранний ледоход на Неве, с сообщения о котором начинает Дантес свое очередное письмо. В 1836 году Нева очистилась ото льда 22 марта. Екатерина Николаевна Гончарова писала об этом 27 марта брату Дмитрию, в очередной раз прося денег: «Нева прошла 22 числа, так что в минуту глубокого отчаяния, после визита какого-нибудь любезного кредитора, ничего не будет удивительного, если мы пойдем к реке топиться…» Но эта тема могла возникнуть независимо от встреч Дантеса с Пушкиными и Гончаровыми. А вот о смерти свекрови Натальи Николаевны, матери Пушкина, не принадлежавшей к свету, Дантес вряд ли мог бы узнать в тот же день, если не встречался с кем-то из членов семьи Пушкина. Надежда Осиповна скончалась утром 29 марта 1836 года в Светлое воскресенье; приходится предполагать, что Дантес начал свое письмо 28 марта и продолжил на следующий день. Екатерина Николаевна сообщает 27 марта брату Дмитрию: «Свекровь Таши в агонии, вчера у нее были предсмертные хрипы, врачи говорят, что она не доживет до воскресения».

Есть в этой переписке и другие совпадения тем. Прежде всего это обсуждение предстоящей свадьбы Ольги Викентьевны Голынской, двоюродной сестры Гончаровых, и французского писателя Франсуа Адольфа Леве-Веймара. Екатерина Николаевна, сообщив брату о свадьбе другой своей кузины, пишет и о предстоящем замужестве Ольги, но ошибаясь с именем жениха-писателя: «И потом еще новость в отношении ее сестры Ольги, которая, как говорят, выходит замуж за Бальзака. Как видишь мы совсем олитературимся».

Дантес сообщает в апрельском письме, имея в виду секретаря нидерландского посольства барона Иоганна Геверса, которого они с Геккереном каламбурно называли Жан-Вер[113]: «Ты помнишь, что Жан-Вер просил руки сестры красавицы графини Борх[114] и ему, как и следовало ожидать, отказали. Что же, его соперник победил и вскоре получит ее в жены». Ольга Викентьевна Голынская стала женой Леве-Веймара 1 октября 1836 года.

Между письмами сестер Гончаровых и Дантеса есть и еще одно любопытное совпадение. В апрельском письме Александра Николаевна уже сообщает брату о том, что они наняли дачу на Каменном острове, надеются на прогулки верхом, и просит прислать лошадей. В следующем, также апрельском письме Александра Николаевна снова обращается с просьбой прислать лошадей для нее и сестры: «Я могла бы купить себе лошадь здесь. Есть по 150 и 200 рублей очень красивые, но всё деньги, даровые дешевле».

Дантес также просит у Геккерена лошадей: «Я огорчен, дорогой мой друг, что ты не решился купить в Голландии лошадей, хотя бы для себя; лошади для меня — это всего лишь моя фантазия и просьба на тот случай, если тебе позволят деньги, но при отсутствии оных об этом и речи быть не может».

После этого письма наступает семимесячный перерыв в эпистолярном общении Дантеса с Геккереном, так как последний вернулся в Петербург и приступил к исполнению своих обязанностей. Одновременно прекращаются до осени и встречи Дантеса с Натальей Николаевной, переставшей выезжать в ожидании появления на свет четвертого ребенка.

В начале 1836 года напряженное состояние Пушкина находит себе выход в трех дуэльных историях. Все они закончились примирением с вызванными им людьми: князем Репниным-Волконским, соседом Гончаровых по Полотняному Заводу С. С. Хлюстиным, и графом В. А. Соллогубом.

История с последним была связана с Натальей Николаевной и началась еще в конце 1835 года, перед отъездом Соллогуба из Петербурга. Он вспоминал позднее, не называя точных дат: «Накануне моего отъезда я был на вечере вместе с Нат Ник Пушкиной, которая шутила над моей романтической страстью и ее предметом. Я ей хотел заметить, что она уже не девочка, и спросил, давно ли она замужем. Затем разговор коснулся Ленского, очень милого поляка, танцевавшего тогда превосходно мазурку на петербургских балах. Всё это было до крайности невинно и без всякой задней мысли. Но присутствующие дамы соорудили из этого разговора целую сплетню: что я будто оттого говорил про Ленского, что он будто нравится Наталье Николаевне (чего никогда не было), и что она забывает о том, что она еще недавно замужем. Наталья Николаевна, должно быть, сама рассказала Пушкину про такое странное толкование моих слов, так как она вообще ничего от мужа не скрывала, хотя и знала его пламенную, необузданную натуру. Пушкин написал тотчас ко мне письмо, никогда ко мне не дошедшее, и, как мне было передано, начал говорить, что я уклоняюсь от дуэли… В Ржеве я получил от Андрея Карамзина письмо, в котором он меня спрашивал, зачем же я не отвечаю на вызов А. С. Пушкина: Карамзин поручился ему за меня, как за своего дерптского товарища, что я от поединка не откажусь. Пушкина я знал очень мало, встречался с ним у Карамзиных, смотрел на него, как на полубога. И вдруг, ни с того ни с сего, он вызывает меня стреляться, тогда как перед отъездом я с ним не виделся вовсе. Получив объяснение, я написал Пушкину, что я совершенно готов к его услугам, когда ему будет угодно, хотя не чувствую за собой никакой вины по таким-то и таким-то причинам».

Пушкин ответил письмом, текст которого Соллогуб привел в своих воспоминаниях: «М г. Вы приняли на себя напрасный труд, сообщив мне объяснения, которых я не спрашивал. Вы позволили себе невежливость относительно жены моей. Имя, вами носимое, и общество, вами посещаемое, вынуждают меня требовать от вас сатисфакции за непристойность вашего поведения. Извините меня, если я не мог приехать в Тверь прежде конца настоящего месяца».

После обмена подобными письмами дуэль представлялась неизбежной. Соллогуб пишет: «Делать было нечего, я стал готовиться к поединку, купил пистолеты, выбрал секунданта, привел бумаги в порядок и начал дожидаться и прождал так напрасно три месяца. Я твердо, впрочем, решился не стрелять в Пушкина, но выдерживать его огонь, сколько ему будет угодно. Пушкин всё не приезжал, но расспрашивал про дорогу».

Неожиданная смерть матери поэта переменила его планы. Он отправился хоронить Надежду Осиповну в Святые Горы. Только 1 мая он смог, наконец, по дороге в Москву заехать в Тверь, чтобы закончить дело с Соллогубом. В гостинице Гальони, где он, как всегда, остановился, его в тот же день навестил князь Н. Д. Козловский, секундант Соллогуба, с письмом от последнего, только что уехавшего из Твери.

Соллогуб вспоминал: «Весной я поехал из Твери в деревню на два дня; вечером в Тверь приехал Пушкин. На всякий случай я оставил письмо, которое ему отвез мой секундант князь Козловский. Пушкин жалел, что не застал меня, извинялся и был очень любезен и разговорчив с Козловским. На другой день он уехал в Москву. На третий я вернулся в Тверь и с ужасом узнал, с кем я разъехался. Первой моей мыслью было, что он подумает, пожалуй, что я от него убежал. Тут мешкать было нечего. Я послал тотчас за почтовой тройкой и без оглядки поскакал прямо в Москву, куда приехал на рассвете, и велел везти меня прямо к П. В. Нащокину, у которого останавливался Пушкин. В доме все еще спали».