Дом окон - Джон Лэнган

Замешательство на лице Роджера сменилось гневом.

– Если это, выражаясь твоими словами, конец, то я не понимаю, почему ты не можешь избавиться от своей нелепой навязчивой идеи, что я обязан сознаться в том, чего не совершал.

– Потому что я видела, Роджер. Я видела, что ты сделал. Я видела, как ты обещал отдать той штуке все, что она захочет.

– Это не имеет к делу никакого отношения! Что я сделал или не сделал в момент слабости, никак не относится к тому, что происходит сейчас. Тед вернулся к своему отцу. Тут все совершенно ясно. Как божий день.

– Скажи мне, что ты не веришь в это. Ты ведь такой умный – я не верю, что ты не можешь понять, что здесь происходит. Не может быть, что ты не понимаешь, что врешь самому себе.

– Ничего подобного.

– Тогда сними проклятие. Если оно не имеет к этому никакого отношения, сними его.

– Нет.

– О боже, – сказала я. – Кажется, я все поняла.

– Что ты поняла?

– Ты не обманываешь себя. Обманываешь, но не так, как я думала. Все не так просто. Ты отказываешься снять проклятие, потому что боишься, что Тед уйдет навсегда.

Гневное лицо Роджера дрогнуло.

– Это не…

– Вот оно что. Тебе плевать на его страдания. Ты решил, что, пока ты в силах удерживать его, пока он не исчез раз и навсегда, у тебя есть шанс. На что? На примирение?

Роджер молчал.

– Ты не видишь его, ты не слышишь его, ты не можешь к нему прикоснуться – но могу я. И я нужна тебе для того, чтобы получить подтверждение, что Тед где-то рядом. Ты этим занимаешься в своем кабинете? Ты пытаешься понять, как сделать его видимым. Может, не с самого начала. Быть может, ты и правда верил в бардо, пытался помочь ему выбраться оттуда, но в этом нет никакого смысла.

– Потому что это неправда, – отозвался Роджер. – Все повторяется: я снова играю роль злодея в твоей истории. Тебе нравится считать меня монстром. Ты никогда не слышала о презумпции невиновности?

– Ты – не монстр. Ты просто такой же, как твой отец, вот и все.

– Что ты сказала?

– Уверена, он тоже не считал себя монстром. Он бы процитировал мне Библию, чтобы оправдать твой сломанный нос или синяки. «Почитай отца и мать твою», так? Но особенно отца.

– Из всего, что ты сказала мне, из всего, что ты могла мне сказать, ты решила сказать самую худшую, самую отвратительную вещь на свете.

– Уволь. Не пытайся задавить меня своим моральным превосходством. Ты не жертва. И мы оба это понимаем. Но у тебя есть шанс, Роджер, шанс стать кем-то большим. Ты можешь снять проклятие и стать тем, кем твой отец никогда не был: ты можешь стать лучше его.

У меня почти получилось. Между нами повисла долгая пауза, и я честно решила, что мне удалось до него достучаться, и мы сможем, наконец, со всем покончить. Его лицо разгладилось, как будто он перестал ломать комедию и в кои-то веки решил поступить по совести. Я видела, как он мысленно составляет текст отмены проклятия. А затем… Этот процесс застопорился. Какое бы предложение он ни составлял, он выбросил его из головы, и оно, упав, разлетелось на тысячи осколков. Он поджал губы и сказал:

– Я – не мой отец. И никогда не стану таким, как он.

Во дворе у реки, там, где был двор, я заметила движение. Я бросила взгляд, но в ту же секунду повернула голову обратно. Из-за белого света, застывшего в воздухе, было мало что видно, но я знала: у реки стоял Тед.

– В чем дело? – спросил Роджер.

Не поворачивая головы, я показала пальцем во двор:

– Тед.

– Тед или кто-то, кого ты приняла за Теда?

– Это Тед. Он стоит на берегу реки.

– И откуда ты это знаешь?

– Я чувствую его.

И это была правда. Я ни с чем не перепутаю этот ледяной огонь. Похлебка из эмоций, заварившаяся во мне, давным-давно перевалила за температуру кипения. Его агония, гнев, его стремление, его всепоглощающее желание пузырилось и выплескивалось из него. Его желание и жадность ошпарили меня, и я поняла, чего он хочет. Роджера. Он хотел, чтобы Роджер вышел из дома и подошел к нему на берег бушующей реки. Я сказала:

– Он ждет тебя.

– Ждет?

Я кивнула.

Он облизнул губы.

– Там, в темноте?

– У реки.

– Ты уверена?

Времени на сомнения не было.

– Да.

На лбу Роджера выступили капли пота. Он поморщился и вытер лоб рукавом. Его дыхание стало тяжелым. Я решила, что он готовится спуститься с крыльца и пересечь двор. Судя по выступившему поту и тяжелому дыханию, такая перспектива его совсем не привлекала. Ничего удивительного. Он мог говорить мне все, что ему заблагорассудится, но он знал, что его ждет. Я решила, что дам ему еще пять секунд, а потом напомню, что, если согласится снять проклятие, ему не придется идти туда. И если бы он опять отказался, я не знаю, что бы я сделала – и давай по-честному, была большая вероятность, что именно так бы он и поступил. Я не собиралась удерживать его, если бы он решил погеройствовать, но все же не хотела, чтобы он уходил к Теду. Подстегиваемая страхом, что у меня может не остаться другого выбора, я продолжала надеяться, что апогей ситуации заставит его в конечном счете снять проклятие.

Потому-то и не поверила своим ушам, когда он сказал:

– Я не могу.

На секунду, на добрых две-три секунды, до меня не доходил смысл сказанных слов. Как только ко мне вернулся дар речи, я спросила:

– Что?

– Я не могу, – повторил он. – Я не могу пойти к Теду.

– Почему?

– Я… Не знаю. Не могу, и точка.

– Хорошо, – ответила я. – Тогда ты понимаешь, что тебе нужно сделать.

– Что?

– Пришло время отказаться от проклятия.

– Нет, – он покачал головой.

– Ты серьезно?

Гнев… Нет, неистовство, которого я никогда раньше не знала, накрыло меня с головой. Оно разорвалось внутри; ударная волна негодования и ярости пронеслась по всему телу и буквально ослепила меня: на мгновение от злости у меня потемнело в глазах. Не успев понять, что собираюсь делать, я выбросила кулак и ударила Роджера в глаз.

Удар застал его врасплох. Его голова болтнулась, и он попятился к двери. Он не успел поднять руки, как я ударила снова, и на этот раз я ударила по губам, оцарапав костяшки и разбив ему губу. Прикрывшись руками, он отступил за дверь на крыльцо. Я снова замахнулась, но промазала, а затем нанесла удар в плечо. Я была… Клянусь, никто и никогда так не выводил меня из себя. Если бы у меня был нож, я бы с радостью изрезала его на кусочки.

Пытаясь увернуться от моих кулаков, Роджер попятился к ступенькам, продолжая тараторить: его окровавленные губы все спрашивали меня, что я делаю, что случилось, что все это значит. Вопросы отскакивали от меня рикошетом. Мне надоело разговаривать с ним, надоели постоянные диалоги, ведущие в никуда, до смерти надоело грызться с Роджером и тянуть из него правду щипцами. Но это – выражение полной растерянности на его лице, его жалкие попытки увернуться от моих ударов, глухой звук от встречи моих кулаков и его рук, боков, живота – все это приносило мне несказанное удовольствие. Это чувство граничило с возбуждением, настолько оно было первобытным и всепоглощающим.