Живой Журнал. Публикации 2009 - Владимир Сергеевич Березин

Я выждал пять минут и положил её в гнездо зарядного устройства.

Вот героям Рабле было хорошо. У них было, кому носить пожитки. Проблемы свёртков их не занимали — под эти мысли я курил у пригородных касс, пока Синдерюшкин покупал билеты. Есть в путешествии такая беда — тревога за чужую вещь, за бессмысленный аленький цветочек, что помнёшь — и не будет тебе счастья.

Извините, если кого обидел.

23 марта 2009

История про шифтеров IV

Мы сели в электричку и тут же окунулись в разговоры случайных людей.

Мы приникли к ним шпионским ухом, узнавая все ужасы и несчастья нашего городка, намочили ноги в волне чужих увольнений и сокращений, в безумстве нехрабрых и отчаянье сокращённых.

Прежний наш разговор пророс в действительность, и, казалось, вагон был полон дауншифтеров. Какая-то девушка с фиолетовыми губами читала книгу с серым голым мужчиной на обложке. Ещё там было написано "Корячится полжизни, прогибаться, лизать, льстить… Отпустите в глухую деревню, в трухлявую избу". И чуть было не сплюнул, но вспомнив о своей интеллигентности, проглотил.

— Отчего мы такие лохи, — спросил я. — Отчего ты не везёшь меня в быстроколёсном экипаже? Отчего, Ваня?

— Оттого, чудило, — отвечал мне он, — что в ржавом нашем экипаже уехал вперёд вместе с нашими инструментами Епельдифор Сергеевич, а мы из-за твоей дурацкой посылки с ним не поехали.

Синдерюшкин, правда, вовсе не гневен и чувствовал себя в этом вагоне как в своей тарелке. Он с кем-то уже познакомился и принялся сам рассказывать историю своих и чужих жизней.

— Был у меня дружок, — начал он. Я заметил, что так начинаются сотни разных историй, не имеющих ни к каким дружкам ровно никакого отношения. Чем-то он таким занимался, техникой какой-то. Провода и стрелочки, конденсаторы-сопротивления — возвышенный электронный человек. Кандидат наук, между прочим. И была у него подруга…<нрзб>

…Пойду, выпью пару капель для успокоения — и Сидоров достал фляжку. Фляжку он достал, к этому всё дело шло. Всё это были подводки — и Рабле, и дауншифтеры, и долгие разговоры о сущем мира сего. Он достал фляжку, а я сидел как оплёванный, с чужим свёртком подмышкой. Причём, собеседник Синдерюшкина, наш случайный попутчик, человек похожий на мастеровитого техника, который за чинами не гоняется, но водопровод может собрать-разобрать как сверхсрочник — автомат Калашникова: за тридцать секунд, вступил в разговор:

— Это дело. А я, между прочим, с одной в электричке ездил, на филолога училась. И ничего — огонь баба. Правда, давно было — не всё помню. <нрзб> И они заговорили про эти грибы, понесли уж совсем невозможную околесицу. Чорт! Чорт! Чорт! Место тут, что ли, такое — и проезжая под стук железнодорожных колёс платформу "Серп и молот", я подумал, что мой друг профессор Гамулин именно потому съехал с катушек на водочной тематике, что дача его находилась по пути следования героя алкогольной поэмы. Говорят так же, что если ехать по этому Горьковскому направлению в обратную сторону, то будет всё наоборот: люди всегда перемещаются в одиночестве, в поезд садятся пьяные, а по дороге до Москвы — трезвеют. У меня смешанные чувства к этому произведению — точь-в-точь как у того человека, что наблюдал за тем, как его тёща на его же автомобиле падает в пропасть.

Мёртвый Венедикт Ерофеев окружён такой толпой прихлебателей и отхлёбывателей, что Киркоров на прогулке кажется неизвестным сотрудником телевидения. Прорваться через эту толпу нет никакой возможности. Эти прихлебатели, будто жуки, копошатся на тексте поэмы, бросаются цитатами, как окурками, так что я принужден отвечать им продолжением этих самых цитат. Жуки-короеды подмигивают мне, булькают горячительными напитками, позванивают стаканчиками, и, в общем, ведут себя гадко. А мне не хочется выдавать трагедию за весёлую норму.

А алкогольное путешествие, или, как говорят, алкогольный трип, становится тяжёл и нелеп. Может, оттого, что я люблю выпить, всё меньше и меньше люблю я пьяных. Как-то, много лет назад я принял участие в странном действии. Меня пригласили на открытие памятников ерофеевским героям — человек с чемоданчиком встал на Курском вокзале, а девушка с косой до попы обреталась в Петушках. Потом они, кстати, переместились ближе к моему дому — шпалы и рельсы отвергли героев.

Но тогда для участников торжеств подали особую, литерную электричку. Она была окружена двумя линиями милицейского оцепления, хотя один дачник с сумкой на колёсиках всё же сумел пролезть к цели, и только в вагоне понял, как он опростоволосился. Дачнику нужно было куда-то в Купавну, а электричка свистела без остановок до самых Петушков. Было понятно, что случайный пассажир доберётся до дому только к вечеру. Но ему налили водки, и дачник понемногу успокоился.

Водку, кстати, носили по вагонам девушки в лихо приталенной железнодорожной форме. За умеренную плату девушки продавали и путевую коробочку. В этой бунюэлевской коробочке лежал кусочек варёной колбасы, варёное же яичко, кусок чёрного хлеба, плавленый сырок "Волна" и настоящий солёный огурец — не пупырчатый крепыш европейского извода, а правильный русский огурец из столовой, клёклый и кислый.

Откуда взялись эти продукты — непонятно. Но, сдаётся, что их привезли на машине времени.

Я захватил из дома гранёный стакан и начал пить со своими приятелями. Мы вели неспешную беседу, только я время от времени прятал стакан, когда видел милиционеров, проходящих по вагону — мой способ прятать давно уже забыт большей частью человечества, и здесь не место его раскрывать. Мы неслись к Петушкам, как к оракулу Божественной Бутылки. Впрочем, милиционерам можно было только сочувствовать — инстинктивно они сжимали пальцы на дубинках, а вот приказа лупить им не было. Вернее, был приказ не лупить.

Перед патрулём была электричка, полная пьяных, но у всех был дипломатический иммунитет. Поэтому люди в погонах шли как коты мимо бесконечных витрин с сыром.

Путешествие длилось, серп и молот братались с карачарово, мы доехали до Петушков и встали на краю огромной лужи. Рядом с лужей происходил митинг жителей Петушков и приехавших из Москвы гостей. Динамик исполнил гимн Петушков, в котором были слова вроде "хотя название нашего города странное, все мы тут очень приличные люди". Исполнялось всё это на мотив "Славное море, священный Байкал".

Мне, ориентируясь на мой внешний вид, несколько раз предлагали выпить перед камерой. Я отгонял это телевизионное недоразумение матом и объяснял, что выпивка — процесс интимный, вроде любви, а в порнографии я не снимаюсь. Журналисты лежали под лавками, стон нёсся по вагонам. Известный