Когда взрослеют сыновья - Фазу Гамзатовна Алиева

— Башня… на голове?! — выдохнула Маржанат.

— Этого описать невозможно, — подытожила Умукусум. — Это надо видеть!

— Она к тому же и воровка? — вырвалось у Маржанат.

— Нет, этого я не скажу. Зачем брать грех на душу?

— А петухи?!

— Вот я и хочу о петухах… Дело в том, что она привезла с собой курицу. Понимаешь? — И Умукусум многозначительно посмотрела на оторопевшую Маржанат. — Да, курицу. Из Махачкалы. И теперь все наши петухи помешаны на этой курице. Вчера во дворе Асхабали негде было ступить от пуха: наши петухи дрались за эту курицу до седьмого пота.

— Что же это за курица такая? — промямлила Маржанат.

— Курица как курица. Но оторвать от нее петухов невозможно.

Не успело солнце приколоть первый луч к вершине горы, как к дому Асхабали, где остановилась городская красавица со своей необыкновенной курицей, с решительным видом шла Маржанат, а следом за ней, прихрамывая, уныло плелся Махмуд.

Маржанат сразу же узнала своего петуха: белого с красным гребнем. Но что стало с его гребнем?! Куда девались его белоснежные перья?! Правда, это-то Маржанат поняла сразу, окинув взглядом двор, который выглядел так, словно здесь целую неделю щипали кур к свадебному столу.

Пытаясь вскинуть свой израненный гребень, он вместе с другими петухами топтался вокруг маленькой невзрачной курицы.

— Тебе что, окаянный, своих курей не хватает! — набросилась на него Маржанат, однако не без гордости отметив, что ее петух ближе всех стоял к городской курице. — Или вам, петухам, всегда сладок плод с чужого дерева?!

При этих словах Махмуд как-то сжался и попытался было ускользнуть за ворота, но Маржанат не пустила его.

На крик выбежала девушка. Была она точно такой, какой описала ее Умукусум. Маржанат сначала и не заметила ее лица, потому что в глаза бросались длинные-длинные ноги, торчавшие из-под юбчонки.

— Что вы набросились на мою курицу! — засмеялась девушка, сбегая с веранды на белый, словно снегом покрытый двор.

— Правильно, курица ни в чем не виновата, — приободрился Махмуд, не спуская глаз с девушки.

— Что же ты стоишь? Бери своего петуха! — сердито сказала Маржанат, поворачиваясь к мужу, и обомлела: вместо дряхлого, страдающего ревматизмом старца с потухшим взглядом и согнутой спиной перед ней стоял почти юноша, тот, прежний Махмуд, с которым она познакомилась более полувека назад. Лицо его стало гладким, словно кто-то утюгом разгладил все морщины. Глаза блестели задорным молодым блеском. Спина выпрямилась. И только палочка в руке выдавала его возраст и недуги. Но Махмуд не растерялся: он стал подбрасывать палочку и ловить ее словно играючи, словно для баловства и нужна она ему.

II

«Раз-два, раз-два!» — услышала Маржанат сквозь сон. А сон был сладкий как никогда. Она повернулась на другой бок, натянула на голову одеяло. «Раз-два, раз-два!» — монотонно, но навязчиво стучало в ушах. Маржанат поняла, что больше ей не уснуть.

«Опять этот старый дурак за свое…» — подумала она со злостью. Встала. Нырнула в просторное домашнее платье из цветастого штапеля. Именно нырнула: это платье было таким широким, что в него свободно могло поместиться еще пять Маржанат. В его глубоких складках, как в лощине между скалами, могла спрятаться стая голубей. Маржанат любила такие широкие платья, которые совсем не стесняли движений. Только в них она чувствовала себя легко и свободно. И когда дети или внуки спрашивали, что ей привезти в подарок, она отвечала: «У меня все есть, ничего больше не надо, пусть судьба пошлет мне еще столько лет, сколько нужно, чтобы доносить прежние вещи». При этом она глубоко вздыхала и смотрела куда-то вдаль, словно в этой дали искала ответа на свой вопрос: будет ли судьба к ней настолько добра, чтобы позволить ей доносить свои личные вещи? Видимо, получив утвердительный ответ и даже, возможно, обещание добавить кое-что сверх срока, она улыбалась облегчающей улыбкой и говорила: «Привезите мне широкое платье, ну, такое, какое я люблю».

Погрузившись в свое любимое домашнее платье и накинув на голову светлый кашемировый платок с цветами и кистями, Маржанат вышла на веранду.

Заря над аулом дрожала в предчувствии солнца. Казалось, все замерло в трепетном и торжественном ожидании первого луча. Ухо не улавливало ни одного звука. Но так продолжалось только секунду. И вот уже тишина разбилась блеянием овец, мычанием коров, ржанием коней… Но в эти стройные привычные звуки утреннего аула вошел еще один звук, который заставил Маржанат поморщиться: она повернула голову и увидела своего старика. Это он, голый по пояс, бормотал, пыхтя: «Раз-два, раз-два!» — вскидывая в такт свои длинные худые руки, на которых при каждом движении колыхалась обвисшая кожа, как белье на веревке.

Ничего не сказав, она взяла крынку и спустилась во двор. Но во дворе оглянулась и на мгновение встретилась с ним глазами: в самой их глубине еще сверкали те искорки, которые она уловила вчера у крыльца Асхабали. «Разве удержишь за хвост убегающую лань, если упустила ее рога»,— вздохнула Маржанат.

«Раз-два, раз-два!» — словно резиновые мячики ударялись ей в спину.

…Маржанат и Махмуд познакомились так давно, что событие это, положившее начало их многолетней совместной жизни, давно выцвело в памяти.

Как сквозь сон вспоминает Маржанат тот день, когда в их ауле появился человек в галифе и с револьвером на поясе. Этим револьвером он и отличался от других мужчин, которые носили на поясе кинжалы. Приехал он не один, а с малолетним сыном и… мертвой женой, которую и похоронил на старом кладбище. Такого события отродясь не случалось в ауле. Поэтому неудивительно, что добрых полгода аул «кормился» только хабарами о Махмуде. Одни говорили, что он прирезал жену из ревности. Другие утверждали, что он женился на умирающей, чтобы спасти ее от клеветы и сплетен. Третьи утверждали, что он увел ее от самого командира, но в дороге она заболела холерой и умерла.

— Какой у него высокий горский намус! — восклицали женщины.

— Как он смел так опозорить наш аул, привезя чужую жену да вдобавок мертвую! Что теперь будут говорить о нас! — возмущались мужчины.

Но так или иначе, Махмуд прочно обосновался в ауле.

Однажды утром Маржанат, возвращаясь домой с родника, увидела сына Махмуда: мальчишка ударился об острый камень и теперь, едва сдерживая слезы, размазывал кровь и грязь на своей разбитой коленке.

Маржанат привела его к себе домой, промыла ранку и приложила к ней лист лопуха.

Что-то нежное, материнское проснулось в ней при взгляде на этого неухоженного ребенка, и она долго гладила его по бритой головке. Мальчик, сначала смотревший на нее дичком,