Искусство умирать - Сергей Герасимов

– На Земле все было просто: каждый знал, что может оставить потомство и оставлял его или не оставлял. Но здесь. Здесь должны проснуться древние инстинкты. Я читал древнюю мифологию. Раньше самым большим счастьем для человека было оставить потомство. А все остальное было не важным. Все это еще сидит в нас до сих пор. Просто это было скрыто цивилизацией. А теперь никакой цмивилизации нет. Нет даже племени. Есть только Мясорубка.

Он вставил в винтовку разрывной патрон. Морис пороследил это движение, но ничего не сказал.

– Так что же?

– Я думаю, что нам все же придется основать новое человечество здесь. Но кто будет основателем?

– Капитан. Его ребенок первый.

– Но для того, чтобы человечество выжило, детей должно быть много и они должны быть от разных отцов.

– Почему?

– Потому что я немного знаю генетику.

– Ну ведь нас все-таки четверо мужчин.

– Да, но Штрауб почти идиот, значит, мужчин только двое.

– Трое.

– Двое. Тебя я сейчас убью.

Морис рванулся к двери, но наткнулся на ствол.

– Ты же говорил, что не обижаешься?

– Не обижаюсь. Но и не позволяю себя обижать безнаказанно. Да и не в этом дело. Ты самый молодой из всех, ты сильнее меня, а значит, ты будешь меня оттеснять. Но сейчас у меня есть вот это (он он приподнял винтовку). А значит, я исправлю положение.

– Ты собираешься выстрелить мне в ногу?

– Я собираюсь тебя просто застрелить. Но в чем-то ты прав. Если хочешь, я могу сначала выстрелить тебе в ногу, потом в живот или в руку, так, чтобы ты не умер сразу.

– Но это же разрывные?

– Жаль. Тогда придется сделать иначе. Сейчас я отпущу тебя, можешь уходить. Я выпью чашку кофе, на это уйдет минуты три, а потом пойду за тобой.

– Но там кузнечик?

– Я его благополучно застрелил, не бойся. Я не хочу, чтобы ты повторил участь Самурая.

– Кто такой Самурай?

– Так называли нашего помощника капитана. Его сьел кузнечик. А ты думал, что робот его прикончил, да?

– Я не знаю кто кого прикончил. Ты позволишь мне уйти?

– Иди, но сначала проглоти вот это.

– Зачем?

– Мог бы не спрашивать, а догадаться. Я же не отпущу тебя просто так. Это радиомаяк. Глотай.

Радиомаяк был поменьше горошины размером. Он был похож на круглую таблетку.

– Где ты его взял?

– В моем арсенале есть много полезных вещей. Я ведь наблюдатель, а это совершенно особый статус. Никогда не знаешь что тебе понадобится и когда.

Быстро!

Морис проглотил и потянулся за чашкой кофе, чтобы запить. Отдернул руку.

Норман улыбнулся. – Я сказал, что кофе выпью сам.

– А теперь уходи. Будь уверен, я тебя не потеряю. Где бы ты ни спрятался.

– Дай мне хотя бы пять минут, – сказал Морис.

– Даю десять. Скажи спасибо.

– Спасибо.

– Громче!

– Спасибо.

И Морис ушел.

Норман отложил винтовку в сторону, вынул из кармана еще одну таблетку и положил ее на край стола. После этого погладил стрекозу на плече и послушал голос.

– Осталось девятнадцать минут четыре секунды, – сказала стрекоза.

Он спокойно допил кофе и прилег на кровать, еще теплую от недавнего присутствия живого человека.

Морис не сразу ушел. Вначале он зашел в ангар, где стоял разбитый Зонтик, покопался в его внутренностях и вытащил листок плотной фольги. Он вставил этот листок себе под рубашку, так, чтобы он экранировал радиоволны. Теперь маяк не будет звучать. Попробуй-ка найди меня в этой ночи. Посмотрим, советник, – подумал он, я сделал ошибку, мне не стоило оставлять тебя вживых. Еще один древний монгол говорил, что побежденный никогда не сможет быть другом и потому не брал пленных, убивал всех воинов, их жен и детей, стариков, разушал дома, вырезал скот и уничтожал плодородную землю. И вот теперь остались лишь пустыни в тех местах, где он прошел тысячелетие назал. А как много пыстынь на других континентах? Сколько же их было, таких безымянных монголов? Ладно, нечего раздумывать. Он побежал. Он бежал в зоне осени – там, где совсем недавно пробегал другой человек. Здесь было прохладно, а значит, нетрудно бежать.

Догога шла немного вгору. Здесь была настоящая, хотя и заброшенная дорога.

Когда-то здесь ездили машины, ходили люди, когда-то… А что теперь? Он бежал, а минуты шли. Девятнадцатая минута уже отщелкивала свой счет.

Странно, но он не слышал преследования. Странно и то, что он был совершенно уверен, что преследования не было. Как будто кто-то глубоко внутри него знал иной, настоящий сценарий событий. Что это? Он замер и почувствовал, как улетают секунды.

Почему я так жду, почему, неужели…

За несколько секунд до того, как это произошло, он все понял.

Взрыв был небольшим и куски его тела почти не разбросало. Завтра, когда люди придут на это место, они подумают, что он просто неосторожно подорвался на мине. Они будут ломать голову, гадая, что это за мина была и зачем понесло его сюда ночью. В конце понцов они сойдутся на какой-нибудь версии и успокоятся.

Но они не узнают правды. Голова вместе с частью туловища осталось целой и руки еще несколько раз успели сжаться, цепляясь пальцами за пожухлую траву. Глаза медленно стекленели, глядя в небо. В небе, на фоне чернильной черноты близкого космоса проплывали светлые, будто подвеченные внутренним светом фигуры – вот эта похожа на лицо его матери – лицо, которое он давно забыл. Лицо плачет.

В это же время вторая таблетка взорвалась в той комнате, откуда вышел Норман.

– Вот теперь, – сказал Норман, – теперь с тобой покончено, мой милый создатель человечества. И без тебя создатели найдутся. Неужели ты думал, что я, старый человек, с больной ногой, буду бегать за тобой по пересеченной местности? Ты слишком много о себе мнил.

После того, как брачная ночь закончилась, Первая отправила своего малолетнего мужа доучиваться по ускоренному курсу, а сама, полежав, отдохнув, подумав о перспективах отправилась к скульптору создавать свой собственный каменный образ. Фигура требовалась в качестве памятника, который будет стоять на центральной площади, там, где обычно производятся казни, и будет символизировать матерь нового человечества. Культ богоматери к началу двадцать второго выдохся совершенно и людям определенно требуется замена. Ведь людям обязательно нужно кого-то обожествлять. Собственных матерей мало кто почитет, следовательно, пусть почитают одну, общую. Так думала Первая. Конечно, она могла бы прибегнуть к услугам электронного скульптора, который бы изваял точное ее изображение и даже придал бы этому изображению небходимую величественность или любое другое несуществующее качество, но настоящие живые скульпторы, которые все еще водились на Земле (и были чем-то вроде волхвов), жили лишь потому, что в их услугах нуждались, они были чем-то особенным. Они умели создавать такие фигуры, в которых выражалось невыразимое, обретало вещественность невещественное, становилось ясным глубокое и громадное спресовывалось до той степени, при которой оно доступно обозрению, но все равно оставалось громадным.